Page 376 - Петр Первый

набрать – из людей получше – и прислать сюда…»
Он вернулся к столу, прочел написанное Макаровым, усмехнувшись про себя – подписал.

– Еще что? Да ты мне не по порядку подкладывай, давай важнейшее…
– Письмо Григория Долгорукова из Сокаля, о благополучном прибытии наших войск.

– Читай! – Петр Алексеевич закрыл глаза, вытянул шею, большие, в царапинах, сильные
руки его легли на столе. Долгорукий писал о том, что с прибытием русских войск в
Сокаль король Август опять восприял чрезмерную отвагу и хочет встречи на бранном
поле с королем Карлом, дабы с божьей помощью генеральной баталией взять реванш за
конфузию при Клиссове. На это безумство особенно подговаривают его фаворитки, – их
теперь у него две, и его бытие сделалось весьма беспокойное. Дмитрию Михайловичу
Голицыну с великими трудами удалось отклонить его от немедленной встречи с Карлом
(который, как хищный волчец, только того и ждет) и указать ему путь на Варшаву,
оставленную Карлом с малой защитой. Что из сего может произойти – одному богу
известно…

Петр Алексеевич терпеливо слушал длинное письмо, губа его с полоской усиков
поднималась, открывая зубы. Дернув шеей, пробормотал: «Союзничек!» Пододвинул
чистый лист, скребнул ногтями в затылке и, едва поспевая пером за мыслями, начал
писать – ответ Долгорукому:
«…Еще напоминаю вашей милости, чтобы не уставал отводить его величество короля
Августа от жестокого и пагубного намерения. Он спешит искать генерального боя,
надеясь на фортуну – сиречь счастье, но сие точно в ведении одного всевышнего… Нам
же, человекам, разумно на ближнее смотреть, что – суть на земле… Короче сказать, –
искание генерального боя весьма для него опасно, ибо в один час можно все потерять…
Не удастся генеральный бой, – от чего, боже, боже сохрани и его, да и нас всех, – его
величество Август не только от неприятеля будет ввергнут в меланхолию, но и от
бешеных поляков, лишенных добра отечеству своему, будет со срамом выгнан и престола
своего лишен… Для чего же ввергать себя в такое бедство? Что же ваша милость пишет
о фаворитках, – истинно, сию горячку лечить нечем… Одно – старайся с сими мадамками
делать симпатию и альянс…»

Дышать уже было нечем в слоях табачного дыма. Петр Алексеевич с брызгами подписал
– «Птръ» и вышел из шатра в нестерпимый зной. Отсюда, с холма, была видна в стороне
Нарвы пыльная туча, поднятая обозами и войсками, передвигавшимися из лагеря на
боевые позиции перед крепостью. Петр Алексеевич провел ладонью по груди, по белой
коже, – медленно, сильно стучало сердце. Тогда он стал глядеть туда, где в необъятном
стеклянном море, отсюда неразличимые, дремали корабли адмирала де Пру, набитые
добром, которого хватило бы на всю русскую армию. Земля, и небо, и море были в
томлении, в ожидании, будто остановилось само время. Вдруг много черных птиц
беспорядочно пронеслось мимо холма к лесу. Петр Алексеевич задрал голову, – так и
есть! С юго-запада высоко в раскаленное, как жесть, небо быстро поднимались
прозрачные пленки облаков.

– Макаров! – позвал он. – Спорить хочешь на десять ефимков?
Макаров сейчас же вышел из шатра, – востроносый, пергаментный от усталости и
бессонницы, с прямым ртом без улыбки, и потащил из кармана кошель:
– Как прикажешь, милостивый государь…

Петр Алексеевич махнул на него рукой:
– Поди скажи Нартову, чтобы подал мне матросскую куртку, да зюйдвестку, да
ботфорты… Да крепили бы хорошенько шатер, не то унесет… Шторм будет знатный.
Море всегда завораживало, всегда тянуло его к себе. В кожаной шапке, спущенной на
затылок, в широкой куртке, он ехал крупной рысью в сопровождении полуэскадрона
драгун к морскому берегу. (В лагерь к Апраксину было послано за двумя пушками и
гренадерами.) Солнце жгло, как скорпион перед гибелью. Вертелись пыльные столбы на
дорогах. По морской пелене полосами пробегали ветры. Черная туча выползала из-за