Page 41 - Петр Первый

подмигнув, рассказывал:
– Царь Петр очень любопытный человек. Он узнал о замечательном музыкальном ящике,
который стоит в моей столовой. Отец моей жены купил этот ящик в Нюрнберге…
– О да, мы все знаем твой прекрасный ящик, – подтверждали слушатели, взглянув друг
на друга и помотав висячими трубками.
– Я немного испугался, когда однажды в мою столовую вошли Лефорт и царь Петр. Я не
знал, как мне нужно поступать… В таком случае русские становятся на колени. Я не
хотел. Но царь сейчас же спросил меня: «Где твой ящик?» Я ответил: «Вот он, ваше
помазанное величество». Тогда царь сказал: «Иоганн, не зови меня ваше помазанное
величество, мне это надоело дома, но зови меня, как будто я твой друг». И Лефорт
сказал: «О да, Монс, мы все будем звать его – герр Петер». И мы втроем долго смеялись
этой шутке. После этого я позвал мою дочь Анхен и велел ей завести ящик. Обыкновенно
мы заводим его только раз в году, в сочельник, потому что это очень ценный ящик.
Анхен посмотрела на меня – и я сказал: «Ничего, заводи». И она завела его, – кавалеры и
дамы танцевали, и птички пели. Петер удивился и сказал: «Я хочу посмотреть, как он
устроен». Я подумал: «Пропал музыкальный ящик». Но Анхен – очень умная девочка.
Она сделала красивый поклон и сказала Петеру, и Лефорт перевел ему по-русски. Анхен
сказала: «Ваше величество, я тоже умею петь и танцевать, но, увы, если вы пожелаете
посмотреть, что внутри у меня, отчего я пою и танцую, – мое бедное сердце наверное
после этого будет сломано…» Переведя эти слова, Лефорт засмеялся, и я громко
засмеялся, и Анхен смеялась, как серебряный колокольчик. Но Петер не смеялся, – он
покраснел, как бычья кровь, и глядел на Анхен, будто она была маленькой птичкой. И я
подумал: «О, у этого юноши сидит внутри тысяча чертей». Анхен тоже покраснела и
убежала со слезами на своих синих глазах…
Монс засопел и отхлебнул из чужой кружки. Он чудно и трогательно умел рассказывать
истории. Приятный ночной ветерок шевелил кисточки на вязаных колпаках у
собеседников. В освещенной двери показалась Анхен, подняла невинные глаза к
звездам, счастливо вздохнула и исчезла. Раскуривая трубки, посетители говорили, что
бог послал Иоганну Монсу хорошую дочь. О, такая дочь принесет в дом богатство.
Бородатый и красный, могучего роста кузнец, Гаррит Кист, голландец, родом из
Заандама, сказал:

– Я вижу, – если с умом взяться за дело, – из молодого царя можно извлечь много
пользы.

Старый Людвиг Пфефер, часовщик, ответил ему:

– О нет, на это плохая надежда. У царя Петра нет силы… Правительница Софья никогда
не даст ему царствовать. Она – жестокая и решительная женщина… Теперь она собирает
двести тысяч войска воевать крымского хана. Когда войско вернется из Крыма, я не
поставлю за царя и десяти пфеннигов…
– Напрасно вы так рассуждаете, Людвиг Пфефер, – ответил ему Монс, – не раз мне
рассказывал генерал Теодор фон Зоммер, который недавно был просто – Зоммер… (Монс
раскрыл рот и захохотал, и все засмеялись его шутке.) Не раз он мне говорил:
«Погодите, дайте нам год или два сроку, у царя Петра будет два батальона такого
войска, что французский король или сам принц Морис Саксонский не постыдятся ими
командовать…» Вот что сказал Зоммер…

– О, это хорошо, – проговорили собеседники и значительно переглянулись.
Такие беседы бывали по вечерам на подметенной площадке перед дверью аустерии
Иоганна Монса.

В сводчатых палатах Дворцового приказа – жара, духота, – топор вешай. За длинными
столами писцы, свернув головы, свесив волосы на глаза, скрипят перьями. В чернилах –
мухи. На губы, на мокрые носы липнут мухи. Дьяк наелся пирогов, сидит на лавке, в
дремоте. Писец, Иван Васков, перебеляет с листа в книгу.
«…по указу великих государей сделано немецкое платье в хоромы к нему, великому
государю, царю и великому князю Петру Алексеевичу всея Великия и Малыя и Белыя