Page 42 - Петр Первый

России самодержцу, а к тому делу взято товаров у генерала у Франца Лефорта: две цевки
золота, – плачено один рубль, 13 алтын, 2 деньги, да девять дюжин пуговиц по шести
алтын дюжина, да к исподнему кафтану – 6 дюжин пуговиц по 2 алтына, 4 деньги
дюжина, да шелку и полотна на 10 алтын, да накладные волосы – три рубля…»

Дунув на муху, Васков поднял осовелые веки.
– Слышь, Петруха, а «волосы накладные» как писать – с прописной буквы али с малой?
Напротив сидящий подьячий, подумав, ответил:

– Пиши с малой.

– Волос у него, что ли, нет своих, у младшего государя-то?
– А ты – смотри – за такие слова…

Нагнув голову влево, чтобы ловчее писать, Васков тихо закис от смеха, – уж очень чудно
казалось ему, что государю в немецкой слободе от немок покупают волосы, платят три
рубля за такую дрянь.

– Петруха, куда же он эти волосы навесит?
– На это его государева воля, – куда захочет, туда и навесит. А будешь еще спрашивать,
дьяку пожалуюсь…
Дьяка тоже одолели мухи. Вынув шелковый платок, помахал он вокруг себя, вытер лицо
и козлиную бороду.
– Э-эй, спите! – лениво прикрикнул он. – Разве вы писцы, разве вы подьячие? Все бы вам
даром жрать казенные деньги. Страху нет на вас, бога забыли, шпыни ненадобные… Вот
выдеру весь приказ батогами, – будете знать, как работать с бережением… И чернил на
вас не напасешься, и бумаги прорва… Гром вас порази, племя иродово…

Вяло махнув платком, дьяк опять задремал. Скучное настало время – ни челобитчиков,
ни даров. Москва опустела, – стрельцы, дети боярские, помещики, все ушли в поход, в
Крым. Только – мухи да пыль, да мелкие казенные дела.
– Петруха, квасу бы сейчас выпить! – проговорил Васков и, оглянувшись на дьяка,
потянулся, вывернулся, так что гнилой кафтанец треснул у него под мышками. –
Вечером пойду к одной вдове, вот напьюсь квасу. – Мотнув башкой, он опять принялся
писать:

«…по указу в. г. ц. и в. к. Петра Алексеевича всея В. и М. и Б. Р. самодержца велено
прислать в Село Коломенское к нему в. г. ц. и в. к. всея В. и М. и Б. Р. самодержцу
стряпчих конюхов – Якима Воронина, Сергея Бухвостова, Данилу Картина, Ивана
Нагибина, Ивана Иевлева, Сергея Черткова да Василия Бухвостова. Упомянутых
стряпчих конюхов велено взять наверх в потешные пушкари и учинить им оклады –
денег по пяти рублев человеку, хлеба по пяти четвертей ржи, овса тож…»
– Петруха, вот людям счастье…

– Кто еще разговаривает, э-эй, кобели стоялые, – в полусне пригрозил дьяк.
Немецкое платье и парик принял под расписку стольник Василий Волков и с
бережением отнес в государеву спальню. Еще только светало, а Петр уже вскочил с
лавки, где спал на кошме под тулупчиком. За парик он схватился за первое, примерил, –
тесно! – хотел ножницами резать свои темные кудри, – Волков едва умолил этого не
делать, – все-таки добился – напялил парик и ухмыльнулся в зеркало. Руки он в этот раз
вымыл мылом, вычистил грязь из-под ногтей, торопливо оделся в новое платье.
Подвязал, как его учил Лефорт, шейный белый платок и на бедра, поверх
растопыренного кафтана, шелковый белый же шарф. Волков, служа ему, дивился: не в
обычае Петра было возиться с одеждой. Примеряя узкие башмаки, он заскрежетал
зубами. Вызвали дворового, Степку Медведя, рослого парня, чтобы разбить башмаки, –
Степка, вколотив в них ножищи, бегал по лестницам, как жеребец. В девять часов (по
новому счету времени) пришел Никита Зотов – звать к ранней обедне. Петр ответил