Page 39 - Петр Первый

Сидя в кровати, – широкая, с недостающими до полу ногами, горячо влажная под
тяжелым платьем, – Софья неприветливо оглянула Василия Васильевича.

– Смешно вырядился, – проговорила она, – что же это на тебе – французское? Кабы не
штаны, так совсем бабье платье… Смеяться будут… (Она отвернулась, подавила вздох.)
Да, беда, беда, батюшка мой… Радоваться нам мало чему…
За последнее время Софья все чаще приезжала к нему мрачная, с недоговоренными
мыслями. Василий Васильевич знал, что близкие к ней две бабы-шутихи, весь день
шныряя по закоулкам дворца, выслушивают боярские речи и шепоты и, как Софье
отходить ко сну, докладывают ей обо всем.

– Пустое, государыня, – сказал Василий Васильевич, – мало ли о чем люди болтают, не
горюй, брось…
– Бросить? – Она ногтями застучала по столбику кровати, зубы у нее понемногу зло
открылись. – А знаешь – о чем в Москве говорят! Править, мол, царством мы слабы…
Великих делов от нас не видно…

Василий Васильевич потрогал пальцем усы, пожал плечом. Софья покосилась на него:
ох, красив, ох, мука моя… Да – слаб, жилы – женские… В кружева вырядился…

– Так-то, батюшка мой… Книги ты читать горазд и писать горазд, мысли светлые, – знаю
сама… А вчера после вечерни дядюшка Иван Михайлович про тебя говорил: «Читал,
мол, мне Василий Васильевич из тетради про смердов, про мужиков, – подивился я: уж
здоров ли головкой князюшка-то?» И бояре смеялись.
Как девушка, вспыхнул Василий Васильевич, из-под длинных ресниц метнул лазоревыми
глазами.
– Не для их ума писано!

– Да уж какие ни на есть, – умнее слуг нам не дадено… Сама терплю: мне бы вот охота
плясать, как польская королева пляшет, или на соколиную охоту выезжать на коне, сидя
бочком в длинной юбке. Молчу же… Ничего не могу, – скажут: еретичка. Патриарх и так
уж мне руку сует как лопату.
– Живем среди монстров, – пошептал Василий Васильевич.

– Вот что тебе скажу, батюшка… Сними-ка ты кружева, чулочки, да надень епанчу
походную, возьми в руки сабельку… Покажи великие дела…

– Что?.. Опять разве были разговоры про хана?
– У всех одно сейчас на уме – воевать Крым… Этого не минуть, голубчик мой. Вернешься
с победой, тогда делай что хочешь. Тогда ты сильнее сильных.
– Пойми, Софья Алексеевна, – нельзя нам воевать… На иное нужны деньги…

– Иное будет после Крыма, – твердо проговорила Софья. – Я уж и грамоту заготовила:
быть тебе большим воеводой. День и ночь буду тебя поминать в молитвах, все колени
простою, все монастыри обойду пешая, сударь мой… Вернешься победителем, – кто тогда
слово скажет? Перестанем скрываться от стыда… Верю, верю – бог нам поможет против
хана. – Софья слезла с постели и глядела снизу вверх в его отвернутые глаза. – Вася, я
тебе боялась сказать… Знаешь, что еще шепчут? «В Преображенском, мол, сильный царь
подрастает… А царевна, мол, только зря трет спиной горностай…» Ты мои думы
пожалей… Я нехорошее думаю. – Она схватила в горячие ладони его задрожавшую
руку. – Ему уж пятнадцатый годок пошел. Вытянулся с коломенскую версту. Прислал
указ – вербовать всех конюхов и сокольничих в потешные. А сабли да мушкеты у них ведь
из железа… Вася, спаси меня от греха… В уши мне бормочут, бормочут про Димитрия,
про Углич… Чай, грех ведь это? (Василий Васильевич выдернул руку из ее рук. Софья
медленно, жалобно улыбнулась.) И то, я говорю, грех и думать о таких делах… То в
старину было… Вся Европа узнает про твои подвиги. Тогда его бояться уж нечего, пусть
балуется…
– Нельзя нам воевать! – с горечью воскликнул Василий Васильевич. – Войска доброго