Page 40 - Петр Первый

нет, денег нет… Великие прожекты! – эх, все попусту! Кому их оценить, кому понять?
Господи, хоть бы три, хоть бы два только года без войны…

Он безнадежно махнул кружевной манжетой… Говорить, убеждать, сопротивляться – все
равно – было без пользы.

Наталья Кирилловна ругала Никиту Зотова: «Да беги же ты за ним, да найди ты его, – со
двора убежал чуть свет, лба не перекрестил, и куска во рту не было…»
Найти Петра не так-то было просто, – разве в роще где-нибудь начнется стрельба,
барабанный бой, – значит, там и царь: балуется с потешными. Никиту сколько раз брали
в плен, привязывали к дереву, чтобы не надоедал просьбами – идти стоять обедню или
слушать приезжего из Москвы боярина. Чтобы Никита не скучал у дерева, Петр
приказывал ставить перед ним штоф водки. Так понемногу Зотов стал привыкать к
чарочке и уж, бывало, сам просился в плен под березу. Возвращаясь к Наталье
Кирилловне сокрушенный, он разводил руками:
– Силов нет, матушка государыня, не идет сокол-то наш…

Играть Петр был горазд – мог сутки без сна, без еды играть во что ни попало, было б
шумно, весело, потешно, – стреляли бы пушки, били барабаны. Потешных солдат из
царских конюхов, сокольничьих и даже из юношей изящных фамилий было у него теперь
человек триста. С ними он ходил походами по деревням и монастырям вокруг Москвы.
Иных монахов пугали до полусмерти: в полуденный зной, когда на березе не шелохнется
листок, лишь грузно гудят пчелы под липами и одолевает дремота, из лесочка вдруг с
бесовскими криками выкатываются какие-то в зеленых кафтанах, видом – не русские, и
бум-тара-рах – бьют из пушек деревянными ядрами в мирные монастырские стены. И
еще страшнее монахам, когда узнавали в длинном, вымазанном в грязи и пороховой
копоти, беспокойном вьюноше – самого царя.

Служба в потешном войске была тяжелая – ни доспать, ни доесть. Дождь ли, зной ли
несносный, – взбредет царю – иди, шут его знает куда и зачем, пугать добрых людей.
Иной раз потешных будили среди ночи: «Приказано обойти неприятеля. Переправляться
вплавь через речку…» Некоторые и тонули в речках по ночному времени.
За леность или за нети, – если кто, соскучась без толку шагать по дорогам, сказывался в
нетях, хотел бежать домой, – таких били батогами. В последнее время приставили к
войску воеводу, или – по-новому – генерала, – Автонома Головина. Человек он был
гораздо глупый, но хорошо знал солдатскую экзерцицию и навел строгие порядки. При
нем Петр, вместо беспорядочного баловства, стал не шутя проходить военную науку в
первом батальоне, названном Преображенским.

Франц Лефорт не состоял у Петра на должности, – так как был занят по службе в
Кремле, – но часто приезжал верхом к войску и давал советы, как что устроить. Через
него взяли на жалованье иноземца капитана Федора Зоммера для огнестрельного и
гранатного боя и тоже произвели в генералы. Из Пушкарского приказа доставили
шестнадцать пушек, и тогда стали учить потешных стрелять чугунными бомбами, –
учили строго: Федор Зоммер даром жалованье получать не хотел. Было уже не до потехи.
Много побили в полях разного скота и перекалечили народу.
Иноземцы на Кукуе часто разговаривали о молодом царе Петре. Собираясь по вечерам
на посыпанной песочком площадке, – среди подстриженных деревьев, – они похлопывали
ладонями по столикам:

– Эй, Монс, кружечку пива!
Монс, в вязаном колпаке, в зеленом жилете, выплывал из освещенной двери аустерии,
неся по пяти глиняных кружек в каждой руке. Над кружкой – шапка пены. Вечер тих и
приятен. Высыпают звезды в русском небе, не столь, правда, яркие, пышные, как в
Тюрингии, или Бадене, или Вюртемберге, – но жить можно неплохо и под русскими
звездами.
– Монс! Расскажи-ка нам, как у тебя в гостях был царь Петр.

Монс присаживался за стол к доброй компании, отхлебывал из чужой кружки и,