Page 44 - Петр Первый

юлой: «И – эх – ты!»
– Ай да Алексашка!

Скрипка, альты, гобои и литавры играли на хорах старые немецкие песни, русские
плясовые, церемонные менуэты, веселые англезы. Табачный дым клубился в лучах,
бивших сквозь круглые окошки двухсветной залы. Захмелевшие гости отпускали такие
словечки, что девицы вспыхивали, как зори, румяные красавицы с пышными, как бочки,
фижмами и тяжелыми шлёпами, хохотали, как сумасшедшие. В первый раз Петр сидел
за столом с женщинами. Лефорт поднес ему анисовой. В первый раз Петр попробовал
хмельного. Анисовая полилась пламенем в жилы. Он глядел на смеющуюся Анхен. От
музыки в нем все плясало, шея раздувалась. Стиснув челюсти, он ломал в себе еще
темные ему, жестокие желания. Не слышал, что за шумом кричали гости, протягивая к
нему стаканы… У Анхен лукаво сверкали зубы, она не сводила с него прельстительных
глаз…
Пир все тянулся, будто день никогда не кончится. Часовщик Пфефер сунул длинный, как
морковь, нос в табакерку и принялся чихать, сорвав с себя парик, взмахивал им над
лысым черепом. Умора, как это было смешно! Петр раскачивался, опрокидывая
длинными руками посуду вокруг себя. Руки до того казались длинны, – стоит потянуться
через стол, и можно запустить пальцы в волосы Анхен, сжать ее голову, губами испытать
ее смеющийся рот… И опять у него раздувалась шея, тьма застилала глаза.

Когда солнце склонилось за мельницы и в раскрытые окна повеяло прохладой, Лефорт
подал руку восьмипудовой мельничихе, фрау Шимельпфениг, и пошел с нею в менуэте.
Округло поводя рукой, он встряхивал обсыпанными золотой пудрой локонами, приседал
и кланялся, томно закатывал глаза. Фрау Шимельпфениг, удовлетворенная и счастливая,
плыла в огромных юбках, как сорокапушечный корабль, разукрашенный флагами.

За этой парой двинулись все гости из залы в огород, где в клумбах были выведены
цветами вензеля именинника, кусты и деревца перевязаны бантами с цветами из
золотой и серебряной бумаги и дорожки разделены шахматными квадратами…

После менуэта завели веселый контрданс. Петр стоял в стороне, грыз ноготь. Несколько
раз дамы, низко присев перед ним, приглашали танцевать. Он мотал головой, бурча: «Не
умею, нет, не могу…» Тогда фрау Шимельпфениг, сопровождаемая Лефортом, подала
ему букет, – это означало, что его выбирали в короли танцев. Отказаться было нельзя.
Он покосился на веселые, но твердые глаза Лефорта и судорожно схватил даму за руку.
Лефорт на цыпочках вывернутых ног помчался к Анхен и стал с ней напротив Петра для
фигуры контрданса. Анхен, держа в опущенных руках платочек, глядела, точно просила
о чем-то. Оглушительно звякнула медь литавров, бухнул барабан, запели скрипки, трубы,
веселая музыка понеслась в вечереющее небо, пугая летучих мышей.
И опять, как давеча со свиньями, у него все сорвалось, стало жарко, безумно. Лефорт
кричал:
– Фигура первая! Дамы наступают и отступают, кавалеры крутят дам!

Схватив фрау Шимельпфениг за бока, Петр завертел ее так, что роба, шлёп и фижмы
закрутились вихрем. «Ох, мейн готт!» – только ахнула мельничиха. Оставив ее, он
заплясал, точно сама музыка дергала его за руки и ноги. Со сжатым ртом и раздутыми
ноздрями, он выделывал такие скачки и прыжки, что гости хватались за животы, глядя
на него.

– Третья фигура, – кричал Лефорт, – дамы меняют кавалеров!
Прохладная ручка Анхен легла на его плечо. Петр сразу поджался, буйство затихло. Он
мелко дрожал. И ноги уже сами несли его, крутясь вместе с легкой, как перышко, Анхен.
Между деревьями перебегали огоньки плошек, зажигаемых пороховой нитью. Сердито
шипя, взвилась ракета. Два огненных шнурочка отразились в глазах Анхен.

– Ах, – шепнула она тоненьким голосом. – Ах, это чудно, красиво!.. Ах, Петер, вы
прекрасно танцуете…

Со всех концов сада поднимались ракеты. Завертелись огненные колеса, засветились