Page 414 - Петр Первый

– Теперь я понимаю – чего вы добиваетесь: чтобы я с моими несчастными детьми ела
траву и крыс!

Надутый мальчик неожиданно засмеялся и посмотрел на мать; девочки слезливо
опустили носы в тарелки. Генерал Горн несколько удивился: это несправедливо – он не
добивается, чтобы его дети ели траву и крыс! Но он столь же невозмутимо окончил
завтрак…
За дверью давно уже позвякивали шпоры его адъютанта Бистрема. Видимо, что-то
случилось. Горн взял с полки очага глиняную трубку, набил ее, высек огонь, от фитиля
зажег бумажку, закурил и только тогда покинул столовую.

Бистрем держал в руках его шпагу и шлем и несколько задыхался:
– Ваше превосходительство, в русском лагере внезапно началось движение, смысл
которого мы не можем понять…

Генерал Горн опять пошел через площадь, полную встревоженного народа. Он высоко
поднимал голову, не желая глядеть в глаза горожанам, которые называют его старым
журавлем. По источенным ступеням он поднялся на башню. Действительно – в русском
лагере происходило необыкновенное: по всей полудуге осадных укреплений, тесно
сжимавших город, строились войска в две линии. С востока быстро приближалось
пыльное облако. Вначале можно было разглядеть только скачущих на низкорослых
лошадях драгун. На некотором расстоянии от них ехали царь Петр и Меньшиков.
Желтоватая пыль, поднятая копытами эскадрона, была столь густа, что генерал Горн
болезненно сморщился… За царем и Меньшиковым скакали солдаты, высоко поднимая
на древках восемнадцать желтых атласных знамен. На их складках извивались, в
негодовании простирая лапы, восемнадцать королевских львов…
Эскадроны, царь, Меньшиков, шведские знамена промчались вдоль всего осадного
войска, оравшего: «Уррра! Виктория!» – во все варварские глотки…
В русском лагере веселились. С бастиона Глориа было хорошо видно, как вкруг царского
шатра стреляли пушки, по их залпам можно было сосчитать, сколько выпито виватов.
Генерал Горн, зная хвастовство русских, поджидал оттуда посланника с заносчивыми
словами. Так и случилось. Из царского шатра вдруг высыпало человек сорок,
размахивающих кубками и кружками, один из них вскочил на коня и поскакал в сторону
бастиона Глориа и за ним, догоняя, трубач. Увертываясь с конем от выстрелов, этот
посланник вынул платок, поднял его на конце выхваченной шпаги и остановился у
подножия башни; трубач, завалившись в седле, изо всей силы затрубил, пугая летящих
ворон.

– Пароль, пароль! – закричал посланник. – Говорит Преображенского полка
подполковник Карпов! – Был он пьян, румян, с кудрями, растрепанными ветром. Генерал
Горн, нагнувшись с башни, ответил:

– Говори, я слушаю. Убить тебя успеем.
– Извещаю! – задрав веселую голову, кричал подполковник. – В пятницу на прошлой
неделе город Юрьев с божьей помощью фельдмаршалом Шереметьевым взят на шпагу.
Снисходя на слезное прошение коменданта, ради мужественного сопротивления,
офицерам оставлены шпаги, а трети солдат – ружья без зарядов… Знамен же и музыки
лишены…
Громким голосом Бистрем переводил, офицеры, стоявшие позади Горна, негодующе
переглядывались, один – вне себя – крикнул: «Врет, русская собака!» Подполковник
Карпов широко размахнулся, указывая на далекий шатер, где еще стояли люди с
кружками:

– Господа шведы, не лучше ли сей мир, чем Шлиссельбурга, Ниеншанца и Юрьева
конфузные баталии?.. В разумении этого главнокомандующий фельдмаршал Огильви
предлагает вам сдать Нарву на честный аккорд… Послам для переговоров немедля
прибыть в шатер. Чаши налиты, и пушки для виватов заряжены…

Генерал Горн ответил глухим голосом: