Page 224 - Поднятая целина

— На мне же все грязное было, как прах. Вот я и сходила мать проведать и переменить
одежу… — И вдруг, преодолев смущение, озорно блеснула глазами: — Хотела ишо туфли
надеть, чтобы ты на меня хоть разок за весь день взглянул, да по пашне, с быками, в туфлях
недолго проходишь.
Давыдов рассмеялся:
— Теперь я с тебя глаз сводить не буду, быстроногая моя ланюшка! Ну, иди, запрягай
быков, а я только умоюсь и приду.
В этот день Давыдову почти не пришлось работать. Не успел умыться, как пришел
Кондрат Майданников.
— Ты же на два дня отпросился, почему так рано вернулся? — улыбаясь, спросил
Давыдов.
Кондрат махнул рукой:
— Скучно там. Жена поднялась. Лихорадка ее трясла. Ну, а мне что делать?
Повернулся — и ходу сюда… А где же Варька?
— Пошла быков запрягать.
— Стало быть, я пойду пахать, а ты жди гостей. Сам Любишкин восемь плугов гонит, я
обогнал их на полдороге. И Агафон, как Кутузов, едет впереди всех верхом на белой кобыле.
Да, есть и ишо новость: вчера вечером, в потемках уже, в Нагульнова стреляли.
— Как — стреляли?!
— Обыкновенно стреляли, из винтовки. Какой-то черт вдарил. Он сидел возле
открытого окна, при огне, ну, по нем и вдарили. Пуля возле виска прошла, кожу осмолила,
только и всего. Но головой он немножко дергает, то ли от контузии, то ли от злости, а так —
живой и здоровый. Приехали из районной милиции, ходят, нюхают, но только это дело
дохлое…
— Завтра придется распрощаться с вами, пойду в хутор, — решил Давыдов. —
Подымает враг голову, а, Кондрат?
— Что ж, это хорошо, пущай подымает. Поднятую голову рубить легче будет, —
спокойно сказал Майданников и начал переобуваться.

8

После полуночи по звездному небу тесно, плечом к плечу, пошли беспросветно густые
тучи, заморосил по-осеннему нудный, мелкий дождь, и вскоре стало в степи очень темно,
прохладно и тихо, как в глубоком, сыром погребе.
За час до рассвета подул ветер, тучи, толпясь, ускорили свое движение, отвесно
падавший дождь стал косым, от испода туч до самой земли накренился на восток, а потом
так же неожиданно кончился, как и начался.
Перед восходом солнца к бригадной будке подъехал верховой. Он неторопливо
спешился, привязал повод уздечки к росшему неподалеку кусту боярышника, все так же
неторопливо разминаясь на ходу, подошел к стряпухе, возившейся возле вырытой в земле
печурки, негромко поздоровался; Куприяновна не ответила на его приветствие. Она стояла
на коленях и, упираясь в землю локтями и мощной грудью, склонив голову набок, изо всей
силы дула на обуглившиеся щепки, тщетно стараясь развести огонь. Влажные от дождя и
обильно выпавшей росы щепки не загорались, в натужно багровое лицо женщины клубами
бил дым, серыми хлопьями летела зола.
— Тьфу, будь ты трижды проклята такая стряпня! — задыхаясь от кашля и дыма, с
сердцем воскликнула раздосадованмая стряпуха. Она откинулась назад, подняла голову и
руки, чтобы поправить выбившиеся из-под платка волосы, и только тогда увидела перед
собой приезжего.
— Щепки на ночь надо в будку убирать, кормилица-поилица! У тебя ветру в ноздрях не
хватит, чтобы мокрые дровишки разжечь. А ну-ка, дай я помогу тебе, — сказал он и легонько
отстранил женщину.