Page 225 - Поднятая целина

— Вас тут, наставников, много по степи шляется, попробуй-ка сам разожги, а я
погляжу, сколь богато у тебя ветра в ноздрях, — ворчливо проговорила Куприяновна, а сама
охотно отодвинулась, стала внимательно разглядывать незнакомого человека.
Приезжий был невысок ростом и неказист с виду. На нем ловко сидела сильно
поношенная бобриковая куртка, туго перетянутая солдатским ремнем; аккуратно
заштопанные и залатанные защитного цвета штаны и старенькие сапоги, по самый верх
голенищ покрытые серой коркой грязи, тоже, как видно, дослуживали сверхсрочную службу
у своего владельца; и совершенно неожиданным контрастом в его убогом убранстве
выглядела щегольская, отличного серебристого каракуля кубанка, мрачно надвинутая на
самые брови. Но смуглое лицо приезжего было добродушно, простецкий курносый нос
потешно морщился, когда незнакомец улыбался, а карие глаза смотрели на белый свет со
снисходительной и умной усмешкой.
Он присел на корточки, достал из внутреннего кармана куртки зажигалку и большой
плоский флакон с притертой пробкой. Через минуту мелкие дровишки, щедро обрызганные
бензином, горели весело и жарко.
— Вот так, кормилица, надо действовать — сказал приезжий, шутливо похлопывая
стряпуху по мясистому плечу. — А этот флакончик, так уж и быть, дарю тебе на вечную
память. Чуть чего отсыреет растопка — плесни из него на щепки, и все будет в порядке.
Получай подарок, а как только наваришь хлебова — чтобы угостила меня! Полную миску и
покруче!
Пряча флакон за пазуху, Куприяновна благодарила с приторной ласковостью:
— Вот уж спасибо тебе, добрый человек, за подарочек! Кондером постараюсь угодить.
А для чего ты с собой этот пузырек возишь? Ты не из ветинаров? Не по коровьей части
знахарь?
— Нет, я не коровий лекарь, — уклончиво ответил приезжий. — А где же пахари?
Неужели спят еще?
— Какие за быками к пруду пошли, какие уже гнутся на дальней пашне.
— Давыдов тут?
— В будке. Зорюет, бедненький. Вчера наморился за день, он ведь у нас в работе
заклятой, да и лег поздно.
— Что же он допоздна делал?
— Чума его знает, тут-таки с пахоты вернулся поздно, а тут нужда его носила озимые
хлеба глядеть, какие ишо при единоличной жизни посеянные. Ходил ажник в вершину лога.
— Кто же хлеба разглядывает в потемках? — Незнакомец улыбнулся, морща нос и
пытливо вглядываясь в круглое лоснящееся лицо стряпухи.
— Туда-то он дошагал, считай, засветло, а оттуда припозднился. Чума его знает, чего
он припозднился, может, соловьев слушал. А что эти соловьи вытворяют у нас тут, в
Терновой балке, — уму непостижимо! Так поют, так на всякие лады распевают, что никакой
сон на ум не идет! Чисто выворачивают душу, проклятые птахи! Иной раз так-то лежу, лежу,
да и обольюсь вся горькими слезами…
— С чего же бы это?
— Как же это «с чего»? То младость свою вспомнишь, то всякие разные разности,
какие смолоду приключались… Бабе, милый человек, немножко надо, чтобы слезу из нее
выжать.
— А Давыдов-то один ходил хлеба проведывать?
— Он у нас пока без поводырей ходит, слава богу — не слепой. Да ты что есть за
человек? По какому делу приехал? — вдруг насторожилась Куприяновна и строго поджала
губы.
— Дельце есть к товарищу Давыдову, — опять уклончиво ответил приезжий. — Но мне
не к спеху, подожду, пока он проснется, пусть трудяга поспит себе на здоровье. А пока дрова
разгорятся — мы с тобой посидим малость, потолкуем о том, о сем.
— А картошку когда же я начищу на такую ораву, ежели буду с тобой лясы точить? —