Page 223 - Поднятая целина

в колхозе, не знаю, чем они дышат, — сокрушенно думал он. — Сначала раскулачивание,
потом организация колхоза, потом хозяйственные дела, и присмотреться к людям, узнать их
поближе — времени не хватило. Какой же из меня руководитель, к черту, если я людей не
знаю, не успел узнать? А надо всех узнать, не так-то уж их много. И не так-то все это,
оказывается, просто… Вон каким боком повернулся Аржанов. Все его считают простоватым,
но он не прост, ох, не прост! Дьявол его сразу раскусит, этого бородатого лешего: он с
детства залез в свою раковину и створки захлопнул, вот и проникни к нему в душу, — пустит
он тебя, как бы не так! И Яков Лукич — тоже замок с секретом. Надо взять его на прицел и
присмотреться к нему как следует. Ясное дело, что он кулак в прошлом, но сейчас работает
добросовестно, наверное побаивается за свое прошлое… Однако гнать его из завхозов
придется, пусть потрудится рядовым. И Атаманчуков непонятен, смотрит на меня, как палач
на приговоренного. А в чем дело? Типичный середняк, ну, был в белых, так кто из них не
был в белых! Это не ответ. Крепенько надо мне обо всем подумать, хватит руководить
вслепую, не зная, на кого можно по-настоящему опереться, кому по-настоящему можно
доверять. Эх, матрос, матрос! Узнали бы ребята в цеху, как ты руководишь колхозом, —
драли бы они тебя до белых косточек!»
Возле будки, под открытым небом, улеглись спать женщины-погонычи. Сквозь
дремоту Давыдов слышал тонкий Варин голос и баритонистый — Куприяновны.
— Что ты ко мне жмешься, как телушка к корове? — смеясь и задыхаясь от удушья,
говорила стряпуха. — Хватит тебе обниматься. Слышишь, Варька? Отодвинься, ради
Христа, от тебя жаром пышет, как от печки! Ты слышишь, что я тебе говорю? На беду я с
тобой легла рядом… Горячая ты какая. Ты не захворала?
Тихий смех Вари был похож на воркованье горлинки.
Сонно улыбаясь, Давыдов представил их лежащими рядом, подумал, засыпая: «Какая
милая девчонка, большая уже, невестится, а по уму — ребенок. Будь счастлива, милая
Варюха-горюха!»
Он проснулся, когда уже рассвело. В будке никого не было, снаружи не доносились
мужские голоса, все пахари находились уже в борозде, один Давыдов отлеживался на
просторных нарах. Он проворно приподнялся, надел портянки и сапоги — и тут увидел возле
изголовья выстиранную, искусно, мелким швом зашитую тельняшку и свою чистую
парусиновую рубаху. «Откуда могла тут взяться рубаха? Приехал я сюда безо всего,
фактически помню. Как же здесь очутилась рубаха? Чертовщина какая-то!» — недоумевал
Давыдов и, чтобы окончательно убедиться в том, что это не сон, даже потрогал рукою
прохладную парусину.
Только когда он, натянув тельняшку, вышел из будки, все стало для него понятным:
Варя, одетая в нарядную голубую кофточку и тщательно разутюженную черную юбку, мыла
возле бочки ноги, свежая, как это раннее утро, и улыбалась ему румяными губами, и так же,
как и вчера, безотчетной радостью сияли ее широко поставленные серые глаза.
— Выдохся за вчерашний день, председатель? Проспал? — спросила она смеющимся
высоким голосом.
— Ты где была ночью?
— Ходила в хутор.
— Когда же ты вернулась?
— А вот толечко что пришла.
— Рубаху ты мне принесла?
Она молча кивнула головой, и в глазах ее мелькнула тревога:
— Может, я что не так сделала? Может, мне не надо было заходить на твою квартиру?
Но я подумала, что полосатая рубаха ненадежная…
— Молодец, Варюха! Спасибо тебе за все сразу. Только по какому это случаю ты так
разнарядилась? Батюшки! Да у нее и перстенек на пальце!
В смущении поворачивая простенькое серебряное колечко на безымянном пальце, она
пролепетала: