Page 93 - Поднятая целина

— Жил там, знаю.
— Вы, стало быть, из-за границы приехали?
— А тебе-то что?
— Из интересу.
— Много будешь знать — очень скоро состаришься. Иди и принеси еще водчонки.
Яков Лукич за водкой послал Семена, а сам, взалкав одиночества, ушел на гумно и часа
два сидел под прикладком соломы, думал: «Проклятый морщеный! Наговорил, ажник голова
распухла. Или это он меня спытывает, что скажу и не пойду ли супротив их, а потом
Александру Анисимычу передаст по прибытию его… а энтот меня и рубанет, как Хопрова?
Или, может, взаправди так думает? Ить что у трезвого на уме, то у пьяного на языке…
Может, и не надо бы вязаться с Половцевым, потерпеть тихочко в колхозе годок-другой?
Может, власти и колхозы-то через год пораспущают, усмотрев, как плохо в них дело идет? И
опять бы я зажил человеком… Ах, боже мой, боже мой! Куда теперь деваться? Не сносить
мне головы… Зараз уж, видно, одинаково… Хучь сову об пенек, хучь пеньком сову, а все
одно сове не воскресать…»
По гумну, перевалившись через плетень, заходил, хозяйствуя, ветер. Он принес к
скирду рассыпанную возле калитки солому, забил ее в лазы, устроенные собаками, очесал
взлохмаченные углы скирда, где солома не так плотно слеглась, смел с вершины прикладка
сухой снежок. Ветер был большой, сильный, холодный. Яков Лукич долго пытался понять, с
какой стороны он дует, — и не мог. Казалось, что ветер топчется вокруг скирда и дует по
очереди со всех четырех сторон. В соломе — потревоженные ветром — завозились мыши.
Попискивая, бегали они своими потайными тропами, иногда совсем близко от спины Якова
Лукича, привалившегося к стенистому скирду. Вслушиваясь в ветер, в шорох соломы, в
мышиный писк и скрип колодезного журавля, Яков Лукич словно бы придремал: все ночные
звуки стали казаться ему похожими на отдаленную диковинную и грустную музыку.
Полузакрытыми слезящимися глазами он смотрел на звездное небо, вдыхал запах соломы и
степного ветра; все окружающее казалось ему прекрасным и простым…
Но в полночь приехал от Половцева из хутора Войскового коннонарочный. Лятьевский
прочитал письмо, с пометкой на конверте: «В. срочно», разбудил спавшего в кухне Якова
Лукича:
— На-ка вот, прочитай.
Яков Лукич, протирая глаза, взял адресованное Лятьевскому письмо. Чернильным
карандашом на листке из записной книжки было четко, кое-где с буквой «ять» и твердыми
знаками, написано:
«Господин подпоручик!
Нами получены достоверные сведения о том, что ЦК большевиков собирает среди
хлеборобческого населения хлеб, якобы для колхозных посевов. На самом деле хлеб этот
пойдет для продажи за границу, а хлеборобы, в том числе и колхозники, будут обречены на
жестокий голод. Советская власть, предчувствуя свой неминуемый и близкий конец, продает
последний хлеб, окончательно разоряет Россию. Приказываю Вам немедленно развернуть
среди населения Гремячего Лога, в коем Вы в настоящее время представляете наш союз,
агитацию против сбора мнимосеменного хлеба. Поставьте в известность о содержании моего
письма к Вам Я.Л. и обяжите его срочно повести разъяснительную работу. Крайне
необходимо во что бы то ни стало воспрепятствовать засыпке хлеба».
Наутро Яков Лукич, не заходя в правление, отправился к Баннику и остальным
единомышленникам, завербованным им в «Союз освобождения Дона».

24

Бригада из трех человек, оставленная в Гремячем Логу командиром агитколонны
Кондратько, приступила к сбору семфонда. Под штаб бригады заняли один из пустовавших
кулацких домов. С самого утра молодой агроном Ветютнев разрабатывал и уточнял при