Page 57 - Поединок

Хлебников стоял рядом, сгорбившись; он тупо смотрел на офицера и вытирал ребром
ладони нос. С чувством острого и бесполезного сожаления Ромашов отвернулся от него и
пошел к третьему взводу.
После гимнастики, когда людям дан был десятиминутный отдых, офицеры опять
сошлись вместе на середине плаца, у параллельных брусьев. Разговор сейчас же зашел о
предстоящем майском параде.
— От, извольте угадать, где нарвешься! — говорил Слива, разводя руками и пуча с
изумлением водянистые глаза. — То есть, скажу я вам: именно, у каждого генерала своя
фантазия. Помню я, был у нас генерал-лейтенант Львович, командир корпуса. Он из
инженеров к нам попал. Так при нем мы только и занимались одним самоокапыванием.
Устав, приемы, маршировка — все побоку. С утра до вечера строили всякие ложементы,
матери их бис! Летом из земли, зимой из снега. Весь полк ходил перепачканный с ног до
головы в глине. Командир десятой роты, капитан Алейников, царство ему небесное, был
представлен к Анне за то, что в два часа построил какой-то там люнет чи барбет.
— Ловко! — вставил Лбов.
— Потом, это уж на вашей памяти, Павел Павлыч, — стрельба при генерале
Арагонском.
— А! Примостився стреляти? — засмеялся Веткин.
— Что это такое? — спросил Ромашов.
Слива презрительно махнул рукой.
— А это то, что тогда у нас только и было в уме что наставления для обучения
стрельбе. Солдат один отвечал «Верую» на смотру, так он так и сказал, вместо «при
Понтийстем Пилате» — «примостився стреляти». До того головы всем забили!
Указательный палец звали не указательным, а спусковым, а вместо правого глаза — был
прицельный глаз.
— А помните, Афанасий Кириллыч, как теорию зубрили? — сказал Веткин. —
Траектория, деривация… Ей-богу, я сам ничего не понимал. Бывало, скажешь солдату: вот
тебе ружье, смотри в дуло. Что видишь? «Бачу воображаемую линию, которая называется
осью ствола». Но зато уж стреляли. Помните, Афанасий Кириллыч?
— Ну, как же. За стрельбу наша дивизия попала в заграничные газеты. Десять
процентов свыше отличного — от, извольте. Однако и жулили мы, б-батюшки мои! Из
одного полка в другой брали взаймы хороших стрелков. А то, бывало, рота стреляет сама по
себе, а из блиндажа младшие офицеры жарят из револьверов. Одна рота так отличилась, что
стали считать, а в мишени на пять пуль больше, чем выпустили. Сто пять процентов
попадания. Спасибо, фельдфебель успел клейстером замазать.
— А при Слесареве, помните шрейберовскую гимнастику?
— Еще бы не помнить! Вот она у меня где сидит. Балеты танцевали. Да мало ли их еще
было, генералов этих, черт бы их драл! Но все это, скажу вам, господа, чепуха и мандрагория
в сравнении с теперешним. Это уж, что называется — приидите, последнее целование.
Прежде по крайности знали, что с тебя спросят, а теперь? Ах помилуйте, солдатик —
ближний, нужна гуманность. Дррать его надо, расподлеца! Ах, развитие умственных
способностей, быстрота и соображение. Суворовцы! Не знаешь теперь, чему солдата и учить.
От, извольте, выдумал новую штуку, сквозную атаку…
— Да, это не шоколад! — сочувственно кивнул головой Веткин.
— Стоишь, как тот болван, а на тебя казачишки во весь карьер дуют. И насквозь!
Ну-ка, попробуй — посторонись-ка. Сейчас приказ: «У капитана такого-то слабые нервы.
Пусть помнит, что на службе его никто насильно не удерживает».
— Лукавый старикашка, — сказал Веткин. — Он в К-ском полку какую штуку удрал.
Завел роту в огромную лужу и велит ротному командовать: «Ложись!» Тот помялся, однако
командует: «Ложись!» Солдаты растерялись, думают, что не расслышали. А генерал при
нижних чинах давай пушить командира: «Как ведете роту! Белоручки! Неженки! Если здесь
в лужу боятся лечь, то как в военное время вы их подымете, если они под огнем неприятеля