Page 52 - Поединок

— И этого святого, необыкновенного человека я обманывала!.. И ради кого же! О, если
бы он знал, если б он только знал…
— Маз-зурка женераль! — закричал Бобетинский. — Кавалеры отбивают дам!
От долгого движения разгоряченных тел и от пыли, подымавшейся с паркета, в зале
стало душно, и огни свеч обратились в желтые туманные пятна. Теперь танцевало много пар,
и так как места не хватало, то каждая пара топталась в ограниченном пространстве:
танцующие теснились и толкали друг друга. Фигура, которую предложил дирижер,
заключалась в том, что свободный кавалер преследовал какую-нибудь танцующую пару.
Вертясь вокруг нее и выделывая в то же время па мазурки, что выходило смешным и
нелепым, он старался улучить момент, когда дама станет к нему лицом. Тогда он быстро
хлопал в ладоши, что означало, что он отбил даму. Но другой кавалер старался помешать
ему сделать это и всячески поворачивал и дергал свою даму из стороны в сторону; а сам то
пятился, то скакал боком и даже пускал в ход левый свободный локоть, нацеливая его в
грудь противнику. От этой фигуры всегда происходила в зале неловкая, грубая и некрасивая
суета.
— Актриса! — хрипло зашептал Ромашов, наклоняясь близко к Раисе. — Вас смешно и
жалко слушать.
— Вы, кажется, пьяны! — брезгливо воскликнула Раиса и кинула на Ромашова тот
взгляд, которым в романах героини меряют злодеев с головы до ног.
— Нет, скажите, зачем вы обманули меня? — злобно восклицал Ромашов. — Вы
отдались мне только для того, чтобы я не ушел от вас. О, если б вы это сделали по любви, ну,
хоть не по любви, а по одной только чувственности. Я бы понял это. Но ведь вы из одной
распущенности, из низкого тщеславия. Неужели вас не ужасает мысль, как гадки мы были с
вами оба, принадлежа друг другу без любви, от скуки, для развлечения, даже без
любопытства, а так… как горничные в праздники грызут подсолнышки. Поймите же: это
хуже того, когда женщина отдается за деньги. Там нужда, соблазн… Поймите, мне стыдно,
мне гадко думать об этом холодном, бесцельном, об этом неизвиняемом разврате!
С холодным потом на лбу он потухшими, скучающими глазами глядел на танцующих.
Вот проплыла, не глядя на своего кавалера, едва перебирая ногами, с неподвижными
плечами и с обиженным видом суровой недотроги величественная Тальман и рядом с ней
веселый, скачущий козлом Епифанов. Вот маленькая Лыкачева, вся пунцовая, с сияющими
глазками, с обнаженной белой, невинной, девической шейкой… Вот Олизар на тонких ногах,
прямых и стройных, точно ножки циркуля. Ромашов глядел и чувствовал головную боль и
желание плакать. А рядом с ним Раиса, бледная от злости, говорила с преувеличенным
театральным сарказмом:
— Прелестно! Пехотный офицер в роли Иосифа Прекрасного!
— Да, да, именно в роли… — вспыхнул Ромашов. — Сам знаю, что это смешно и
пошло… Но я не стыжусь скорбеть о своей утраченной чистоте, о простой физической
чистоте. Мы оба добровольно влезли в помойную яму, и я чувствую, что теперь я не посмею
никогда полюбить хорошей, свежей любовью. И в этом виноваты вы, — слышите: вы, вы,
вы! Вы старше и опытнее меня, вы уже достаточно искусились в деле любви.
Петерсон с величественным негодованием поднялась со стула.
— Довольно! — сказала она драматическим тоном. — Вы добились, чего хотели. Я
ненавижу вас! Надеюсь, что с этого дня вы прекратите посещения нашего дома, где вас
принимали, как родного, кормили и поили вас, но вы оказались таким негодяем. Как я
жалею, что не могу открыть всего мужу. Это святой человек, я молюсь на него, и открыть
ему все — значило бы убить его. Но поверьте, он сумел бы отомстить за оскорбленную
беззащитную женщину.
Ромашов стоял против нее и, болезненно щурясь сквозь очки, глядел на ее большой,
тонкий, увядший рот, искривленный от злости. Из окна неслись оглушительные звуки
музыки, с упорным постоянством кашлял ненавистный тромбон, а настойчивые удары
турецкого барабана раздавались точно в самой голове Ромашова. Он слышал слова Раисы