Page 58 - Поединок

залягут куда-нибудь в ров? Не солдаты у вас, а бабы, и командир — баба! На абвахту!»
— А что пользы? При людях срамят командира, а потом говорят о дисциплине. Какая
тут к бису дисциплина! А ударить его, каналью, не смей. Не-е-ет… Помилуйте — он
личность, он человек! Нет-с, в прежнее время никаких личностев не было, и лупили их,
скотов, как Сидоровых коз, а у нас были и Севастополь, и итальянский поход, и всякая такая
вещь. Ты меня хоть от службы увольняй, а я все-таки, когда мерзавец этого заслужил, я
загляну ему куда следует!
— Бить солдата бесчестно, — глухо возразил молчавший до сих пор Ромашов. —
Нельзя бить человека, который не только не может тебе ответить, но даже не имеет права
поднять руку к лицу, чтобы защититься от удара. Не смеет даже отклонить головы. Это
стыдно!
Слива уничтожающе прищурился и сбоку, сверху вниз, выпятив вперед нижнюю губу
под короткими седеющими усами, оглядел с ног до головы Ромашова.
— Что т-тако-е? — протянул он тоном крайнего презрения.
Ромашов побледнел. У него похолодело в груди и в животе, а сердце забилось, точно во
всем теле сразу.
— Я сказал, что это нехорошо… Да, и повторяю… вот что, — сказал он несвязно, но
настойчиво.
— Скажит-те пож-жалуйста! — тонко пропел Слива. — Видали мы таких
миндальников, не беспокойтесь. Сами через год, если только вас не выпрут из полка, будете
по мордасам щелкать. В а-атличнейшем виде. Не хуже меня.
Ромашов поглядел на него в упор с ненавистью и сказал почти шепотом:
— Если вы будете бить солдат, я на вас подам рапорт командиру полка.
— Что-с? — крикнул грозно Слива, но тотчас же оборвался. — Однако довольно-с этой
чепухи-с, — сказал он сухо. — Вы, подпоручик, еще молоды, чтобы учить старых боевых
офицеров, прослуживших с честью двадцать пять лет своему государю. Прошу господ
офицеров идти в ротную школу, — закончил он сердито.
Он резко повернулся к офицерам спиной.
— Охота вам было ввязываться? — примирительно заговорил Веткин, идя рядом с
Ромашовым. — Сами видите, что эта слива не из сладких. Вы еще не знаете его, как я знаю.
Он вам таких вещей наговорит, что не будете знать, куда деваться. А возразите, — он вас под
арест законопатит.
— Да послушайте, Павел Павлыч, это же ведь не служба, это — изуверство
какое-то! — со слезами гнева и обиды в голосе воскликнул Ромашов. — Эти старые
барабанные шкуры издеваются над нами! Они нарочно стараются поддерживать в
отношениях между офицерами грубость, солдафонство, какое-то циничное молодечество.
— Ну да, это, конечно, так, — подтвердил равнодушно Веткин и зевнул.
А Ромашов продолжал с горячностью:
— Ну кому нужно, зачем это подтягивание, орание, грубые окрики? Ах, я совсем не то
ожидал найти, когда стал офицером. Никогда я не забуду первого впечатления. Я только три
дня был в полку, и меня оборвал этот рыжий пономарь Арчаковский. Я в собрании в
разговоре назвал его поручиком, потому что и он меня называет подпоручиком. И он, хотя
сидел рядом со мной и мы вместе пили пиво, закричал на меня: «Во-первых, я вам не
поручик, а господин поручик, а во-вторых… во-вторых, извольте встать, когда вам делает
замечание старший чином!» И я встал и стоял перед ним как оплеванный, пока не осадил его
подполковник Лех. Нет, нет, не говорите ничего, Павел Павлыч. Мне все это до такой
степени надоело и опротивело!..

XI

В ротной школе занимались «словесностью». В тесной комнате, на скамейках,
составленных четырехугольником, сидели лицами внутрь солдаты третьего взвода. В