Page 63 - Поединок

«Милый Ромочка, — писала она, — я бы вовсе не удивилась, если бы узнала,
что вы забыли о том, что сегодня день наших общих именин. Так вот, напоминаю
вам об этом. Несмотря ни на что , я все-таки хочу вас сегодня видеть! Только не
приходите поздравлять днем, а прямо к пяти часам. Поедем пикником на
Дубечную.
Ваша А.Н. »

Письмо дрожало в руках у Ромашова, когда он его читал. Уже целую неделю не видал
он милого, то ласкового, то насмешливого, то дружески-внимательного лица Шурочки, не
чувствовал на себе ее нежного и властного обаяния. «Сегодня!» — радостно сказал внутри
его ликующий шепот.
— Сегодня! — громко крикнул Ромашов и босой соскочил с кровати на пол, — Гайнан,
умываться!
Вошел Гайнан.
— Ваша благородия, там денщик стоит. Спрашивает: будешь писать ответ?
— Вот так так! — Ромашов вытаращил глаза и слегка присел. — Ссс… Надо бы ему на
чай, а у меня ничего нет. — Он с недоумением посмотрел на денщика.
Гайнан широко и радостно улыбнулся.
— Мине тоже ничего нет!.. Тебе нет, мине нет. Э, чего там! Она и так пойдет.
Быстро промелькнула в памяти Ромашова черная весенняя ночь, грязь, мокрый,
скользкий плетень, к которому он прижался, и равнодушный голос Степана из темноты:
«Ходит, ходит каждый день…» Вспомнился ему и собственный нестерпимый стыд. О, каких
будущих блаженств не отдал бы теперь подпоручик за двугривенный, за один двугривенный!
Ромашов судорожно и крепко потер руками лицо и даже крякнул от волнения.
— Гайнан, — сказал он шепотом, боязливо косясь на дверь. — Гайнан, ты поди скажи
ему, что подпоручик вечером непременно дадут ему на чай. Слышишь: непременно.
Ромашов переживал теперь острую денежную нужду. Кредит был прекращен ему
повсюду: в буфете, в офицерской экономической лавочке, в офицерском капитале… Можно
было брать только обед и ужин в собрании, и то без водки и закуски. У него даже не было ни
чаю, ни сахару. Оставалась только, по какой-то насмешливой игре случая, огромная
жестянка кофе. Ромашов мужественно пил его по утрам без сахару, а вслед за ним, с такой
же покорностью судьбе, допивал его Гайнан.
И теперь, с гримасами отвращения прихлебывая черную, крепкую, горькую бурду,
подпоручик глубоко задумался над своим положением. «Гм… во-первых, как явиться без
подарка? Конфеты или перчатки? Впрочем, неизвестно, какой номер она носит. Конфеты?
Лучше бы всего духи: конфеты здесь отвратительные… Веер? Гм!.. Да, конечно, лучше духи.
Она любит Эсс-буке. Потом расходы на пикнике: извозчик туда и обратно, скажем — пять,
на чай Степану — ррубль! Да-с, господин подпоручик Ромашов, без десяти рублей вам не
обойтись».
И он стал перебирать в уме все ресурсы. Жалованье? Но не далее как вчера он
расписался на получательной ведомости: «Расчет верен. Подпоручик Ромашов». Все его
жалованье было аккуратно разнесено по графам, в числе которых значилось и удержание по
частным векселям; подпоручику не пришлось получить ни копейки. Может быть, попросить
вперед? Это средство пробовалось им по крайней мере тридцать раз, но всегда без успеха.
Казначеем был штабс-капитан Дорошенко — человек мрачный и суровый, особенно к
«фендрикам». В турецкую войну он был ранен, но в самое неудобное и непочетное место —
в пятку. Вечные подтрунивания и остроты над его раной (которую он, однако, получил не в
бегстве, а в то время, когда, обернувшись к своему взводу, командовал наступление) сделали
то, что, отправившись на войну жизнерадостным прапорщиком, он вернулся с нее желчным
и раздражительным ипохондриком. Нет, Дорошенко не даст денег, а тем более подпоручику,
который уже третий месяц пишет: «Расчет верен».
«Но не будем унывать! — говорил сам себе Ромашов. — Переберем в памяти всех