Page 87 - Приглашение на казнь

массивной темно-серебряной монограммой, альбом, который он взял
с собой в смиренном рассеянии: альбом особенный, а именно --
фотогороскоп, составленный изобретательным м-сье Пьером (*18),
то есть серия фотографий, с естественной постепенностью
представляющих всю дальнейшую жизнь данной персоны. Как это
делалось? А вот как. Сильно подправленные снимки с сегодняшнего
лица Эммочки дополнялись частями снимков чужих -- ради
туалетов, обстановки, ландшафтов, -- так что получалась вся
бутафория ее будущего. По порядку вставленные в многоугольные
оконца каменно-плотного, с золотым обрезом, картона и
снабженные мелко написанными датами, эти отчетливые и на
полувзгляд неподдельные фотографии демонстрировали Эммочку
сначала, какой она была сегодня, затем -- по окончании школы,
то есть спустя три года, скромницей, с чемоданчиком балерины в
руке, затем -- шестнадцати лет, в пачках, с газовыми крыльцами
за спиной, вольно сидящей на столе, с поднятым бокалом, среди
бледных гуляк, затем -- лет восемнадцати, в фатальном трауре, у
перил над каскадом, затем... ах, во многих еще видах и позах,
вплоть до самой последней -- лежачей.
При помощи ретушировки и других фотофокусов как будто
достигалось последовательное изменение лица Эммочки (искусник,
между прочим, пользовался фотографиями ее матери), но стоило
взглянуть ближе, и становилась безобразно ясной аляповатость
этой пародии на работу времени. У Эммочки, выходившей из театра
в мехах с цветами, прижатыми к плечу, были ноги, никогда не

плясавшие; а на следующем снимке, изображавшем ее уже в
венчальной дымке, стоял рядом с ней жених, стройный и высокий,
но с кругленькой физиономией м-сье Пьера. В тридцать лет у нее
появились условные морщины, проведенные без смысла, без жизни,
без знания их истинного значения, -- но знатоку говорящие
совсем странное, как бывает, что случайное движение ветвей
совпадает с жестом, понятным для глухонемого. А в сорок лет
Эммочка умирала, -- и тут позвольте вас поздравить с обратной
ошибкой: лицо ее на смертном одре никак не могло сойти за лицо
смерти!
Родион унес этот альбом, бормоча, что барышня сейчас
уезжает, а когда опять явился, счет нужным сообщить, что
барышня уехала:
(Со вздохом.) "У-е-хали!.. (К пауку.) Будет с тебя...
(Показывает ладони.) Нет у меня ничего. (Снова к Цинциннату.)
Скучно, ой скучно будет нам без дочки, ведь как летала, да
песни играла, баловница наша, золотой наш цветок. (После паузы
другим тоном.) Чтой-то вы нынче, сударь мой, никаких таких
вопросов с закавыкой не задаете? А?"
"То-то", -- сам себе внушительно ответил Родион и с