Page 150 - Прощай оружие

– Да. Я знаю. Заняты тем, что делали ребят.
Я думал, что она опять начнет плакать, но она вместо того вдруг разобиделась.

– Теперь вы, конечно, уйдете с ним?
– Да, – сказала Кэтрин. – Если он захочет.

– А как же я?

– Вы боитесь остаться здесь одна?
– Да, боюсь.
– Тогда я останусь с вами.

– Нет, уходите с ним. Уходите с ним сейчас же. Не желаю я вас больше видеть.

– Вот только пообедаем.
– Нет, уходите сейчас же.

– Ферджи, будьте благоразумны.
– Сейчас же убирайтесь отсюда, вам говорят.

Уходите оба.
– Ну, пойдем, – сказал я. Мне надоела Ферджи.

– Конечно, вы рады уйти. Даже обедать я теперь должна в одиночестве. Я так давно
мечтала попасть на итальянские озера, и вот что вышло. О! О! – она всхлипнула, потом
посмотрела на Кэтрин и поперхнулась.

– Мы останемся до конца обеда, – сказала Кэтрин. – И я не оставлю вас одну, если вы
хотите, чтоб я была с вами. Я не оставлю вас одну, Ферджи.

– Нет. Нет. Я хочу, чтоб вы ушли. Я хочу, чтоб вы ушли. – Она вытерла глаза. – Я ужасно
неблагоразумна. Пожалуйста, не обращайте на меня внимания.

Девушку, которая подавала к столу, очень взволновали все эти слезы. Теперь, принеся
следующее блюдо, она явно испытала облегчение, видя, что все уладилось.

Ночь в отеле, в нашей комнате, где за дверью длинный пустой коридор и наши башмаки
у двери, и толстый ковер на полу комнаты, и дождь за окном, а в комнате светло, и
радостно, и уютно, а потом темнота, и радость тонких простынь и удобной постели, и
чувство, что ты вернулся, домой, что ты не один, и ночью, когда проснешься, другой по-
прежнему здесь и не исчез никуда, – все остальное больше не существовало.
Утомившись, мы засыпали, и когда просыпались, то просыпались оба, и одиночества не
возникало. Порой мужчине хочется побыть одному и женщине тоже хочется побыть
одной, и каждому обидно чувствовать это в другом, если они любят друг друга. Но у нас
этого никогда не случалось. Мы умели чувствовать, что мы одни, когда были вместе,
одни среди всех остальных. Так со мной было в первый раз. Я знал многих женщин, но
всегда оставался одиноким, бывая с ними, а это – худшее одиночество. Но тут мы
никогда не ощущали одиночества и никогда не ощущали страха, когда были вместе. Я
знаю, что ночью не то же, что днем, что все по-другому, что днем нельзя объяснить
ночное, потому что оно тогда не существует, и если человек уже почувствовал себя
одиноким, то ночью одиночество особенно страшно. Но с Кэтрин ночь почти ничем не
отличалась от дня, разве что ночью было еще лучше. Когда люди столько мужества
приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает.
Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет
сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без
разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют,
только без особой спешки.

Я помню пробуждение утром. Кэтрин еще спала, и солнечный свет проникал в окно.
Дождя уже не было, и я встал с постели и подошел к окну. Внизу тянулись сады, голые