Page 1 - Прощание с Матерой

В. Г. Распутин

Прощание с Матерой

1

И опять наступила весна, своя в своем нескончаемом ряду, но последняя для Матёры,
для острова и деревни, носящих одно название. Опять с грохотом и страстью пронесло лед,
нагромоздив на берега торосы, и Ангара освобожденнo открылась, вытянувшись в могучую
сверкающую течь. Опять на верхнем мысу бойко зашумела вода, скатываясь по речке на две
стороны; опять запылала по земле и деревьям зелень, пролились первые дожди, прилетели
стрижи и ласточки и любовно к жизни заквакали по вечерам в болотце проснувшиеся
лягушки. Все это бывало много раз, и много раз Матёра была внутри происходящих в
природе перемен, не отставая и не забегая вперед каждого дня. Вот и теперь посадили
огороды – да не все: три семьи снялись еще с осени, разъехались по разным городам, а еще
три семьи вышли из деревни и того раньше, в первые же годы, когда стало ясно, что слухи
верные. Как всегда, посеяли хлеба – да не на всех полях: за рекой пашню не трогали, а
только здесь, на острову, где поближе. И картошку, моркошку в огородах тыкали нынче не в
одни сроки, а как пришлось, кто когда смог: многие жили теперь на два дома, между
которыми добрых пятнадцать километров водой и горой, и разрывались пополам. Та Матёра
и не та: постройки стоят на месте, только одну избенку да баню разобрали на дрова, все пока
в жизни, в действии, по-прежнему голосят петухи, ревут коровы, трезвонят собаки, а уж
повяла деревня, видно, что повяла, как подрубленное дерево, откоренилась, сошла с
привычного хода. Все на месте, да не все так: гуще и нахальней полезла крапива, мертво
застыли окна в опустевших избах и растворились ворота во дворы – их для порядка
закрывали, но какая-то нечистая сила снова и снова открывала, чтоб сильнее сквозило,
скрипело да хлопало; покосились заборы и прясла, почернели и похилились стайки, амбары,
навесы, без пользы валялись жерди и доски – поправляющая, подлаживающая для долгой
службы хозяйская рука больше не прикасалась к ним. Во многих избах было не белено, не
прибрано и ополовинено, что-то уже увезено в новое жилье, обнажив угрюмые пошарпанные
углы, и что-то оставлено для нужды, потому что и сюда еще наезжать, и здесь колупаться. А
постоянно оставались теперь в Матёре только старики и старухи, они смотрели за огородом
и домом, ходили за скотиной, возились с ребятишками, сохраняя во всем жилой дух и
оберегая деревню от излишнего запустения. По вечерам они сходились вместе, негромко
разговаривали – и все об одном, о том, что будет, часто и тяжело вздыхали, опасливо
поглядывая в сторону правого берега за Ангару, где строился большой новый поселок.
Слухи оттуда доходили разные.

Тот первый мужик, который триста с лишним лeт назад надумал поселиться на острове,
был человек зоркий и выгадливый, верно рассудивший, что лучше этой земли ему не
сыскать. Остров растянулся на пять с лишним верст и не узенькой лентой, а утюгом, – было
где разместиться и пашне, и лесу, и болотцу с лягушкой, а с нижней стороны за мелкой
кривой протокой к Матёрe близко подчаливал другой остров, который называли то
Подмогой, то Подногой. Подмога – понятно: чего нe хватало на своей земле, брали здесь, а
почему Поднога – ни одна душа бы не объяснила, а теперь не объяснит и подавно. Вывалил
споткнувшийся чей-то язык, и пошло, а языку, известно, чем чудней, тем милей. В этой
истории есть еще одно неизвестно откуда взявшееся имечко – Богодул, так прозвали
приблудшего из чужих краев старика, выговаривая слово это на хохлацкий манер как
Бохгодул. Но тут хоть можно догадываться, с чего началось прозвище. Старик, который
выдавал себя за поляка, любил русский мат, и, видно, кто-то из приезжих грамотных людей,
послушав его, сказал в сердцах: богохул, а деревенские то ли не разобрали, то ли нарочно