Page 5 - Прощание с Матерой

Настасье Дарья. – Я у дочери в городе-то гостевала – дивля: тут тебе, с места не сходя, и
Ангара, и лес, и уборна-баня, хошь год на улицу не показывайся. Крант, так же от как у
самовара, повернешь – вода бежит, в одном кранту холодная, в другом горячая. И в плиту
дрова не подбрасывать, тоже с крантом – нажмешь, жар идет. Вари, парь. Прямо куды тебе с
добром! – баловство для хозяйки. А уж хлебушко не испекчи, нет, хлебушко покупной. Я с
непривычки да с невидали уж и поохала возле крантов этих – оне надо мной смеются, что
мне чудно. А ишо чудней, что баня и уборна, как у нехристей, в одном закутке, козле
кухоньки. Это уж тоже не дело. Сядешь, как приспичит, и дрожишь, мучишься, чтоб за
столом не услыхали. И баня… какая там баня, смехота одна, ребятенка грудного
споласкивать. А оне ишо че-то булькаются, мокрые вылазят. От и будешь ты, Настасья, как
барыня, полеживать, все на дому, все есть, руки подымать нe надо. А ишо этот… телехон
заимей. Он тебе: дрынь-дрынь, а ты ему: ле-ле, поговорела, и опеть на боковую.
– Ой, не трави ты мое сердце! – обмирала Настасья и прижимала к груди дряблые руки,
закрывала глаза. – Я там в одну неделю с тоски помру. Посередь чужих-то! Кто ж старое
дерево пересаживает?!
– Всех нас, девка, пересаживают, не однуе тебя. Всем тепери туды дорога. Только
успевай, господь, прибирай. Настасья, не соглашаясь, качала головой:
– Не равняй меня, Дарья, не равняй. Вы все в одном будете месте, а я на отдельности.
Вы, которые с Матёры, друг к дружке соберетесь, и веселей, и будто дома. А я? Ой, да че
говореть?!
– Сколько нас, всех-то? – рассудительно отвечала Дарья. – Никого уж не остается.
Погляди-ка: Агафью увезли, Василису увезли, Лизу в район сманивают. Катеринин парень
по сю пору места себе не выберет, мечется как угорелый. А когды выбирать, ежли вино не
все до капельки выпито. Наталья говорит: может, к дочери поеду на Лену…
– Татьяна, Домнида, Маня, ты, Тунгуска… Околоток хороший наберется. Не мое
кукованье.
– От и вся Матёра! Господи!
– А я уж про себя молчу. Молчу-у, молчу, – заунывно подхватила Сима и опять
притянула к себе Кольку. – Мы с Коляней сядем в лодку, оттолкнемся и покатим куда глаза
глядят, в море-окиян…
У Симы не было своей собственности, не было родственников, и ей оставалась одна
дорога – в Дом престарелых, но и на этой дороге теперь, как выяснилось, появилось
препятствие: Колька, в котором она души не маяла. С мальчишкой в Дом престарелых не
очень хотели брать. Валька, немая Симина дочь, свихнулась и потерялась. Взяв годы и
познав мужика, одного, другого, третьего, Валька пошла во вкус и так полюбила это дело,
что уже и сама без стесненья напрашивалась на ночные игры. И очень скоро наиграла
Кольку. Сима гонялась за Валькой с палкой, матери, жены кляли ее на чем свет стоит, и
осатаневшая Валька сбежала, вот уже больше года от нее не было ни слуху ни духу. Симу
научили подать в розыск, но при той неразберихе и движении, которые начались теперь на
Ангаре, при Валькиной немоте и документальной неоформленности, отыскать ee было
нелегко.
– Если и найдется, Коляню я ей так и так не отдам, – говорила Сима. – Мы с Коляней
хоть поползем, да на одной веревочке.
– Ты пошто его не учишь говореть-то как следует? – попрекала Дарья. – Он вырастет,
он тебя не похвалит.
– Я учу. Он может говорить. Коляня у нас молчаливый.
– Пришибло мальчонку. Он все понимает.
– Пришибло.
Не спрашивая у Настасьи, Дарья взяла ее стакан, плеснула в него из заварника и
подставила под самовар – большой, купеческий, старой работы, красно отливающий чистой
медью, с затейливым решетчатым низом, в котором взблескивали угли, на красиво
изогнутых осадистых ножках. Из крана ударила тугая и ровная, без разбрызгов, струя –