Page 4 - Разгром

раз пытался подняться, ползти, протягивал руки, кричал что-то неслышное.
Люди прибавляли ходу, оставив его позади, не оглядываясь.
— Сволочи, и что только делают! — снова сказал Морозка, нервно впиваясь
пальцами в потный карабин.
— Мишка, сюда!.. — крикнул он вдруг не своим голосом. Исцарапанный в кровь
жеребчик, пышно раздувая ноздри, с тихим ржанием выметнулся на вершину.
Через несколько секунд, распластавшись, как птица, Морозка летел по ячменному
полю. Злобно взыкали над головой свинцово-огненные пауты, падала куда-то в пропасть
лошадиная спина, стремглав свистел под ногами ячмень.
— Ложись!.. — крикнул Морозка, перебрасывая повод на одну сторону и бешено
пришпоривая жеребца одной ногой.
Мишка не хотел ложиться под пулями и прыгал всеми четырьмя вокруг опрокинутой
стонущей фигуры с белой, окрашенной кровью повязкой на голове.
— Ложись... — хрипел Морозка, раздирая удилом лошадиные губы.
Поджав дрожащие от напряжения колени, Мишка опустился на землю.
— Больно, ой... бо-больно!.. — стонал раненый, когда ординарец перебрасывал его
через седло. Лицо у парня было бледное, безусое, чистенькое, хотя и вымазанное в крови.
— Молчи, зануда!.. — прошептал Морозка.
Через несколько минут, опустив поводья, поддерживая ношу обеими руками, он
скакал вокруг холма — к деревушке, где стоял отряд Левинсона.

II. Мечик

Сказать правду, спасенный не понравился Морозке с первого взгляда.
Морозка не любил чистеньких людей. В его жизненной практике это были
непостоянные, никчемные люди, которым нельзя верить. Кроме того, раненый с первых же
шагов проявил себя не очень мужественным человеком.
— Желторотый... — насмешливо процедил ординарец, когда бесчувственного
парнишку уложили на койку в избе у Рябца. — Немного царапнули, а он и размяк.
Морозке хотелось сказать что-нибудь очень обидное, но он не находил слов.
— Известно, сопливый... — бурчал он недовольным голосом.
— Не трепись, — перебил Левинсон сурово. — Бакланов!.. Ночью отвезете парня в
лазарет.
Раненому сделали перевязку. В боковом кармане пиджака нашли немного денег,
документы (звать Павлом Мечиком), сверток с письмами и женской фотографической
карточкой.
Десятка два угрюмых, небритых, черных от загара людей по очереди исследовали
нежное, в светлых кудряшках, девичье лицо, и карточка смущенно вернулась на свое место.
Раненый лежал без памяти, с застывшими, бескровными губами, безжизненно вытянув руки
по одеялу.
Он не слыхал, как душным темно-сизым вечером его вывезли из деревни на тряской
телеге, очнулся уже на носилках. Первое ощущение плавного качания слилось с таким же
смутным ощущением плывущего над головой звездного неба. Со всех сторон обступала
мохнатая, безглазая темь, тянуло свежим и крепким, как бы настоянным на спирту, запахом
хвои и прелого листа.
Он почувствовал тихую благодарность к людям, которые несли его так плавно и
бережно. Хотел заговорить с ними, шевельнул губами и, ничего не сказав, снова впал в