Page 105 - Хождение по мукам. Сёстры

камышей высыпали густые цепи первого батальона. Немцы отхлынули из окопов.
Жадов лежал у пулемета и, вцепившись в бешено дрожащий замок, поливал настильным
огнем позади немецкой траншеи травянистый изволок, по которому пробегали то два, то
три, то кучка людей, и неизменно все они спотыкались и тыкались ничком, набок.

«Пятьдесят восемь. Шестьдесят», – считал Жадов. Вот поднялась щуплая фигурка и,
держась за голову, поплелась на изволок. Жадов повел стволом пулемета, фигурка села
на колени и легла. «Шестьдесят один». Вдруг нестерпимый, обжигающий свет возник
перед глазами, Жадов почувствовал, как его подняло на воздух и острой болью рвануло
руку.

Фольварк и все прилегающие к нему линии окопов были заняты: захвачено около двухсот
пленных; на рассвете затих с обеих сторон артиллерийский огонь. Началась уборка
раненых и убитых. Обыскивая островки, санитары нашли в поломанном лозняке
опрокинутый пулемет, около – уткнувшегося в песок нижнего чина с оторванным
затылком, и саженях в пяти, на другой стороне островка, лежал ногами в воде Жадов.
Его подняли, он застонал, из запекшегося кровью рукава торчал кусок розовой кости.
Когда Жадова привезли в летучку, доктор крикнул Елизавете Киевне: «Молодчика
вашего привезли. На стол, немедленно резать». Жадов был без сознания, с
обострившимся носом, с черным ртом. Когда с него сняли рубашку, Елизавета Киевна
увидела на белой широкой груди его татуировку – обезьяны, сцепившиеся хвостами. Во
время операции он стиснул зубы, и лицо его стало сводить судорогой.
После мучения, перевязанный, он открыл глаза. Елизавета Киевна нагнулась к нему.

– Шестьдесят один, – сказал он.

Жадов бредил до утра и потом заснул. Елизавета Киевна просила, чтобы ей самой
разрешили отвезти его в большой лазарет при штабе дивизии.