Page 100 - Хождение по мукам. Сёстры
P. 100

переставая улыбаться. Вдруг он остановился и отрывисто спросил:
                – Ну, так что же?

                У нее запылали уши. Сдержав спазму в горле, она ответила едва слышно:
                – Не знаю.

                – Пойдемте. – Он кивнул в сторону темнеющей крыши сарая. Через несколько шагов он
                опять остановился и крепко взял Елизавету Киевну за руку ледяной рукой. – Я сложён,
                как бог, – проговорил он с неожиданной горячностью. – Я рву двугривенные. Каждого
                человека я вижу насквозь, как стеклянного… Ненавижу! – Он запнулся, точно вспомнив
                о чем-то, и топнул ногой. – Эти все хи-хи, ха-ха, пенье, трусливые разговоры – мерзость!
                Они все, как червяки в теплом навозе… Я их давлю… Слушайте… Я вас не люблю, не
                могу! Не буду любить… Не обольщайтесь… Но вы мне нужны… Мне отвратительно это
                чувство зависимости… Вы должны понять… – Он сунул руки свои под локти Елизаветы
                Киевны, сильно привлек ее и прижался к виску губами, сухими и горячими, как уголь.
                Она рванулась, чтобы освободиться, но он так стиснул ее, что хрустнули кости, и она
                уронила голову, тяжело повисла на его руках.
                – Вы не такая, как те, как все, – проговорил он, – я вас научу… – Он вдруг замолчал,
                поднял голову. В темноте вырастал резкий, сверлящий звук. – А, черт! – сказал Жадов
                сквозь зубы.

                Сейчас же вдалеке грохнул разрыв. Елизавета Киевна опять рванулась, но Жадов еще
                сильнее сжал ее. Она проговорила отчаянно:

                – Пустите же меня!
                Разорвался второй снаряд. Жадов продолжал что-то бормотать, и вдруг совсем рядом за
                сараем взлетел черно-огненный столб, грохотом взрыва швырнуло высоко горящие
                пучки соломы.
                Елизавета Киевна рванулась из его рук и побежала к убежищу.

                Оттуда, из лаза, поспешно выходили офицеры, оглядываясь на пылающий сарай, рысцой
                побежали по черно-изрытой от косого света земле: одни – налево к леску, где были
                окопы, другие – направо – в ход сообщения, ведущий к предмостному укреплению. За
                рекой, далеко за холмами, грохотали немецкие батареи. Обстрел начался с двух мест:
                били направо – по мосту, и налево – по переправе, которая вела к фольварку, недавно
                занятому на той стороне реки ротой Усольского полка. Часть огня была сосредоточена
                на русских батареях.
                Елизавета Киевна видела, как Жадов, без шапки, засунув руки в карманы, шагал прямо
                через поле к пулеметному гнезду. И вдруг на месте его высокой фигуры вырос косматый,
                огненно-черный круг. Елизавета Киевна закрыла глаза. Когда она опять взглянула, –
                Жадов шел левее, все так же раздвинув локти. Капитан Тетькин, стоявший с биноклем
                около Елизаветы Киевны, крикнул сердито:
                – Говорил я – на какой нам черт этот фольварк! Теперь, пожалуйте, глядите, – всю
                переправу разворочали. Ах, сволочи! – И опять уставился в бинокль. – Ax, сволочи, лупят
                прямо по фольварку! Пропала шестая рота. Эх! – Он отвернулся и шибко поскреб голый
                затылок. – Шляпкин!
                – Здесь, – быстро ответил маленький носатый человек в папахе.

                – Говорили с фольварком?
                – Сообщение прервано.

                – Передайте в восьмую роту, чтобы послали подкрепление на фольварк.
                – Слушаюсь, – ответил Шляпкин, отчетливо отнимая руку от виска, отошел два шага и
                остановился.
   95   96   97   98   99   100   101   102   103   104   105