Page 110 - Хождение по мукам. Сёстры

встречаться с людьми; не дождешься – когда можно лечь в постель, и ложишься
замученная, одна радость – заснуть, забыться. Вот Жилкины вчера позвали гостей на
новое варенье, а за чаем приносят газету, – в списках убитых, – брат Жилкина: погиб на
поле славы. Хозяева ушли в дом, гости посидели на балконе в сумерках и разошлись
молча. И так – повсюду. Жить стало дорого. Впереди неясно, уныло. Варшаву отдали.
Брест-Литовск взорван и пал. Всюду шпионов ловят.
На реке Химке, в овраге, завелись разбойники. Целую неделю никто не ходил в лес, –
боялись. Потом стражники выбили их из оврага, двоих взяли, третий ушел, перекинулся,
говорят, в Звенигородский уезд очищать усадьбы.

Утром однажды на площадку близ смоковниковской дачи примчался, стоя в пролетке,
извозчик. Было видно, как со всех сторон побежали к нему бабы, кухарки, ребятишки.
Что-то случилось. Кое-кто из дачников вышел за калитку. Вытирая руки, протрусила
через сад Матрена. Извозчик, красный, горячий, говорил, стоя в пролетке:

– …Вытащили его из конторы, раскачали – да об мостовую, да в Москву-реку, а на заводе
еще пять душ скрывается – немцев… Троих нашли, – городовые отбили, а то быть им тем
же порядком в речке… А по всей по Лубянской площади шелка, бархата так и летают.
Грабеж по всему городу… Народу – тучи…
Он со всей силой хлестнул вожжами лихацкого жеребца, присевшего в выгнутых
оглоблях – шалишь! – хлестнул еще, и захрапевший, в мыле, жеребец скачками понес по
улице валкую пролетку, завернул к шинку.
Даша и Николай Иванович были в Москве. Оттуда в сероватую, раскаленную солнцем
мглу неба поднимался черный столб дыма и стлался тучей. Пожар был хорошо виден с
деревенской площади, где стояло кучками простонародье. Когда к ним подходили
дачники, – разговоры замолкали: на господ поглядывали не то с усмешкой, не то со
странным выжиданием. Появился плотный человек, без шапки, в рваной рубахе, и,
подойдя к кирпичной часовенке, закричал:

– В Москве немцев режут!
И – только крикнул – заголосила беременная баба. Народ сдвинулся к часовне, побежала
туда и Екатерина Дмитриевна. Толпа волновалась, гудела.
– Варшавский вокзал горит, немцы подожгли.

– Немцев две тысячи зарезали.
– Не две, а шесть тысяч, – всех в реку покидали.

– Начали-то с немцев, потом пошли подряд чистить. Кузнецкий мост, говорят, разнесли
начисто.

– Так им и надо. Нажрались на нашем поте, сволочи!
– Разве народ остановишь, – народ остановить нельзя.

– В Петровском парке, ей-богу, не вру, – сестра сейчас оттуда прибежала, в парке,
говорят, на одной даче нашли беспроволочный телеграф, и при нем двое шпионов с
привязанными бородами, – убили, конечно, голубчиков.
– По всем бы дачам пойти, вот это дело!

Затем было видно, как под гору, к плотине, где проходила московская дорога, побежали
девки с пустыми мешками. Им стали кричать вдогонку. Они, оборачиваясь, махали
мешками, смеялись. Екатерина Дмитриевна спросила у благообразного древнего
мужика, стоявшего около нее с высоким посохом:
– Куда это девки побежали?

– Грабить, милая барыня.