Page 110 - Хождение по мукам. Сёстры
P. 110

встречаться с людьми; не дождешься – когда можно лечь в постель, и ложишься
                замученная, одна радость – заснуть, забыться. Вот Жилкины вчера позвали гостей на
                новое варенье, а за чаем приносят газету, – в списках убитых, – брат Жилкина: погиб на
                поле славы. Хозяева ушли в дом, гости посидели на балконе в сумерках и разошлись
                молча. И так – повсюду. Жить стало дорого. Впереди неясно, уныло. Варшаву отдали.
                Брест-Литовск взорван и пал. Всюду шпионов ловят.
                На реке Химке, в овраге, завелись разбойники. Целую неделю никто не ходил в лес, –
                боялись. Потом стражники выбили их из оврага, двоих взяли, третий ушел, перекинулся,
                говорят, в Звенигородский уезд очищать усадьбы.



                Утром однажды на площадку близ смоковниковской дачи примчался, стоя в пролетке,
                извозчик. Было видно, как со всех сторон побежали к нему бабы, кухарки, ребятишки.
                Что-то случилось. Кое-кто из дачников вышел за калитку. Вытирая руки, протрусила
                через сад Матрена. Извозчик, красный, горячий, говорил, стоя в пролетке:

                – …Вытащили его из конторы, раскачали – да об мостовую, да в Москву-реку, а на заводе
                еще пять душ скрывается – немцев… Троих нашли, – городовые отбили, а то быть им тем
                же порядком в речке… А по всей по Лубянской площади шелка, бархата так и летают.
                Грабеж по всему городу… Народу – тучи…
                Он со всей силой хлестнул вожжами лихацкого жеребца, присевшего в выгнутых
                оглоблях – шалишь! – хлестнул еще, и захрапевший, в мыле, жеребец скачками понес по
                улице валкую пролетку, завернул к шинку.
                Даша и Николай Иванович были в Москве. Оттуда в сероватую, раскаленную солнцем
                мглу неба поднимался черный столб дыма и стлался тучей. Пожар был хорошо виден с
                деревенской площади, где стояло кучками простонародье. Когда к ним подходили
                дачники, – разговоры замолкали: на господ поглядывали не то с усмешкой, не то со
                странным выжиданием. Появился плотный человек, без шапки, в рваной рубахе, и,
                подойдя к кирпичной часовенке, закричал:

                – В Москве немцев режут!
                И – только крикнул – заголосила беременная баба. Народ сдвинулся к часовне, побежала
                туда и Екатерина Дмитриевна. Толпа волновалась, гудела.
                – Варшавский вокзал горит, немцы подожгли.

                – Немцев две тысячи зарезали.
                – Не две, а шесть тысяч, – всех в реку покидали.

                – Начали-то с немцев, потом пошли подряд чистить. Кузнецкий мост, говорят, разнесли
                начисто.

                – Так им и надо. Нажрались на нашем поте, сволочи!
                – Разве народ остановишь, – народ остановить нельзя.

                – В Петровском парке, ей-богу, не вру, – сестра сейчас оттуда прибежала, в парке,
                говорят, на одной даче нашли беспроволочный телеграф, и при нем двое шпионов с
                привязанными бородами, – убили, конечно, голубчиков.
                – По всем бы дачам пойти, вот это дело!

                Затем было видно, как под гору, к плотине, где проходила московская дорога, побежали
                девки с пустыми мешками. Им стали кричать вдогонку. Они, оборачиваясь, махали
                мешками, смеялись. Екатерина Дмитриевна спросила у благообразного древнего
                мужика, стоявшего около нее с высоким посохом:
                – Куда это девки побежали?

                – Грабить, милая барыня.
   105   106   107   108   109   110   111   112   113   114   115