Page 117 - Хождение по мукам. Сёстры
P. 117

Каждый вечер сестры ходили на Тверской бульвар – слушать музыку, садились на
                скамью и глядели, как под деревьями гуляют девушки и подростки в белых, розовых
                платьях, – очень много женщин и детей; реже проходил военный, с подвязанной рукой,
                или инвалид на костыле. Духовой оркестр играл вальс «На сопках Маньчжурии». Ту, ту,
                ту, – печально пел трубный звук, улетая в вечернее небо. Даша брала Катину слабую,
                худую руку.
                – Катюша, Катюша, – говорила она, глядя на свет заката, проступающий между
                ветвями, – ты помнишь:
                О любовь моя незавершенная,В сердце холодеющая нежность…

                Я верю, – если мы будем мужественны, мы доживем – когда можно будет любить не
                мучаясь… Ведь мы знаем теперь, – ничего на свете нет выше любви. Мне иногда
                кажется, – приедет из плена Иван Ильич и будет совсем иной, новый. Сейчас я люблю
                его одиноко, бесплотно. И мы встретимся так, точно мы любили друг друга в какой-то
                другой жизни.

                Прислонившись к ее плечу, Екатерина Дмитриевна говорила:
                – А у меня, Данюша, такая горечь, такая темнота на сердце, совсем оно стало старое. Ты
                увидишь хорошие времена, а уж я не увижу, отцвела пустоцветом.

                – Катюша, стыдно так говорить.

                – Нет, девочка, нужно быть мужественной.
                В один из таких вечеров на скамейку, на другой ее конец, сел какой-то военный. Оркестр
                играл старый вальс. За деревьями зажглись неяркие огни фонарей. Сосед по скамейке
                глядел так пристально, что Даше стало неловко шее. Она обернулась и вдруг испуганно,
                негромко воскликнула:

                – Нет!
                Рядом с ней сидел Бессонов, тощий, облезлый, в мешком висящем френче, в фуражке с
                красным крестом. Поднявшись, он молча поздоровался. Даша сказала: «Здравствуйте», –
                и поджала губы. Екатерина Дмитриевна отклонилась на спинку скамьи, в тень Дашиной
                шляпы, и закрыла глаза. Бессонов был не то весь пыльный, не то немытый – серый.

                – Я видел вас на бульваре вчера и третьего дня, – сказал он Даше, поднимая брови, – но
                подойти не решался… Уезжаю воевать. Вот видите, – и до меня добрались.

                – Как же вы едете воевать, вы же в Красном Кресте? – сказала Даша с внезапным
                раздражением.

                – Положим, опасность сравнительно, конечно, меньшая. А впрочем, мне глубоко все
                безразлично, – убьют, не убьют… Скучно, скучно, Дарья Дмитриевна. – Он поднял голову
                и поглядел ей на губы тусклым взглядом. – Так скучно от всех этих трупов, трупов,
                трупов…
                Катя спросила, не открывая глаз:

                – Вам скучно от этого?
                – Да, весьма скучно, Екатерина Дмитриевна. Раньше оставалась еще кое-какая
                надежда… Ну, а после этих трупов и трупов надвинулась последняя ночь… Трупы и
                кровь, хаос. Так вот… Дарья Дмитриевна, я, строго говоря, подсел к вам для того, чтобы
                попросить пожертвовать мне полчаса времени.

                – Зачем? – Даша глядела ему в лицо, чужое, нездоровое, и вдруг ей показалось с такой
                ясностью, что закружилась голова, – этого человека она видит в первый раз.

                – Я много думал над тем, что было в Крыму, – проговорил Бессонов, морщась. – Я бы
                хотел с вами побеседовать, – он медленно полез в боковой карман френча за
                портсигаром, – я бы хотел рассеять некоторое невыгодное впечатление…
   112   113   114   115   116   117   118   119   120   121   122