Page 122 - Хождение по мукам. Сёстры

27
Иван Ильич Телегин пытался бежать из концентрационного лагеря, но был пойман и
переведен в крепость, в одиночное заключение. Здесь он замыслил второй побег и в
продолжение шести недель подпиливал оконную решетку. В середине лета неожиданно
всю крепость эвакуировали, и Телегин, как штрафной, попал в так называемую «Гнилую
яму». Это было страшное и удручающее место: в широкой котловине на торфяном поле
стояли четыре длинных барака, обнесенные колючей проволокой. Вдалеке, у холмов, где
торчали кирпичные трубы, начиналась узкоколейка, ржавые рельсы тянулись через все
болото и кончались неподалеку от бараков, у глубокой выемки – месте прошлогодних
работ, на которых от тифа и дизентерии погибло более пяти тысяч русских солдат. На
другой стороне буро-желтой равнины поднимались неровными зубцами лиловые
Карпаты. На север от бараков, далеко по болоту, виднелось множество сосновых крестов.
В жаркие дни над равниной поднимались испарения, жужжали оводы, солнце стояло
красновато-мутное, разлагая это безнадежное место.
Содержание здесь было суровое и голодное. Половина заключенных болела желудками,
лихорадкой, нарывами, сыпью. Но все же в лагере было приподнятое настроение:
Брусилов с сильными боями шел вперед, французы били немцев в Шампани и под
Верденом, турки очищали Малую Азию. Конец войны, казалось, теперь уже по-
настоящему недалек.
Но миновало лето, начались дожди. Брусилов не взял ни Кракова, ни Львова, затихли
кровавые бои на французском фронте. Союз и Согласие зализывали раны. Ясно, что
конец войны снова откладывался на будущую осень.
Вот тогда-то в «Гнилой яме» началось отчаяние. Сосед Телегина по нарам,
Вискобойников, бросил вдруг бриться и умываться, целыми днями лежал на
неприбранных нарах, не отвечая на вопросы. Иногда привставал и, ощерясь, с
ненавистью скреб себя ногтями. На теле его то появлялись, то пропадали розовые
лишаи. Ночью однажды он разбудил Ивана Ильича и глухим голосом проговорил:
– Телегин, ты женат?

– Нет.

– У меня жена и дочь в Твери. Ты их навести, слышишь!
– Перестань, спи.

– Я, братец мой, крепко засну.
Под утро, на перекличке, Вискобойников не отозвался. Его нашли в отхожем месте
висящим на тонком ременном поясе. Весь барак заволновался. Заключенные теснились
около тела, лежащего на полу. Фонарь освещал изуродованное гадливой мукой лицо и на
груди, под разорванной рубашкой, следы расчесов. Свет фонаря был грязный, лица
живых, нагнувшиеся над трупом, – опухшие, желтые, искаженные. Один из них,
подполковник Мельшин, обернулся в темноту барака и громко сказал:
– Что же, товарищи, молчать будем?

По толпе, по нарам прошел глухой ропот. Входная дверь бухнула, появился австрийский
офицер, комендант лагеря, толпа раздвинулась, пропустила его к мертвому телу, и
сейчас же раздались резкие голоса:
– Молчать не будем!

– Замучили человека!
– У них система!

– Я сам заживо гнию!
– Мы не каторжники.

– Мало вас били, окаянных…