Page 122 - Хождение по мукам. Сёстры
P. 122

27
                Иван Ильич Телегин пытался бежать из концентрационного лагеря, но был пойман и
                переведен в крепость, в одиночное заключение. Здесь он замыслил второй побег и в
                продолжение шести недель подпиливал оконную решетку. В середине лета неожиданно
                всю крепость эвакуировали, и Телегин, как штрафной, попал в так называемую «Гнилую
                яму». Это было страшное и удручающее место: в широкой котловине на торфяном поле
                стояли четыре длинных барака, обнесенные колючей проволокой. Вдалеке, у холмов, где
                торчали кирпичные трубы, начиналась узкоколейка, ржавые рельсы тянулись через все
                болото и кончались неподалеку от бараков, у глубокой выемки – месте прошлогодних
                работ, на которых от тифа и дизентерии погибло более пяти тысяч русских солдат. На
                другой стороне буро-желтой равнины поднимались неровными зубцами лиловые
                Карпаты. На север от бараков, далеко по болоту, виднелось множество сосновых крестов.
                В жаркие дни над равниной поднимались испарения, жужжали оводы, солнце стояло
                красновато-мутное, разлагая это безнадежное место.
                Содержание здесь было суровое и голодное. Половина заключенных болела желудками,
                лихорадкой, нарывами, сыпью. Но все же в лагере было приподнятое настроение:
                Брусилов с сильными боями шел вперед, французы били немцев в Шампани и под
                Верденом, турки очищали Малую Азию. Конец войны, казалось, теперь уже по-
                настоящему недалек.
                Но миновало лето, начались дожди. Брусилов не взял ни Кракова, ни Львова, затихли
                кровавые бои на французском фронте. Союз и Согласие зализывали раны. Ясно, что
                конец войны снова откладывался на будущую осень.
                Вот тогда-то в «Гнилой яме» началось отчаяние. Сосед Телегина по нарам,
                Вискобойников, бросил вдруг бриться и умываться, целыми днями лежал на
                неприбранных нарах, не отвечая на вопросы. Иногда привставал и, ощерясь, с
                ненавистью скреб себя ногтями. На теле его то появлялись, то пропадали розовые
                лишаи. Ночью однажды он разбудил Ивана Ильича и глухим голосом проговорил:
                – Телегин, ты женат?

                – Нет.

                – У меня жена и дочь в Твери. Ты их навести, слышишь!
                – Перестань, спи.

                – Я, братец мой, крепко засну.
                Под утро, на перекличке, Вискобойников не отозвался. Его нашли в отхожем месте
                висящим на тонком ременном поясе. Весь барак заволновался. Заключенные теснились
                около тела, лежащего на полу. Фонарь освещал изуродованное гадливой мукой лицо и на
                груди, под разорванной рубашкой, следы расчесов. Свет фонаря был грязный, лица
                живых, нагнувшиеся над трупом, – опухшие, желтые, искаженные. Один из них,
                подполковник Мельшин, обернулся в темноту барака и громко сказал:
                – Что же, товарищи, молчать будем?

                По толпе, по нарам прошел глухой ропот. Входная дверь бухнула, появился австрийский
                офицер, комендант лагеря, толпа раздвинулась, пропустила его к мертвому телу, и
                сейчас же раздались резкие голоса:
                – Молчать не будем!

                – Замучили человека!
                – У них система!

                – Я сам заживо гнию!
                – Мы не каторжники.

                – Мало вас били, окаянных…
   117   118   119   120   121   122   123   124   125   126   127