Page 26 - Хождение по мукам. Сёстры

Нравилось, что волнуется Катя. О Бессонове она почти уже не думала, но нарочно
принялась рассказывать про свои чувства к нему, описывала встречи, его лицо. Все это
преувеличивала, и выходило так, будто она ночи напролет томится и чуть ли не сейчас
готова бежать к Бессонову. Под конец ей самой стало смешно, захотелось схватить Катю
за плечи, расцеловать: «Вот уж кто дурочка, так это ты, Катюша». Но Екатерина
Дмитриевна вдруг соскользнула со стула на коврик, обхватила Дашу, легла лицом в ее
колени и, вздрагивая всем телом, крикнула как-то страшно даже:

– Прости, прости меня… Даша, прости меня!
Даша перепугалась. Нагнулась к сестре и от страха и жалости сама заплакала,
всхлипывая, стала спрашивать, – о чем она говорит, за что ее простить? Но Екатерина
Дмитриевна стиснула зубы и только ласкала сестру, целовала ей руки.
За обедом Николай Иванович, взглянув на обеих сестер, сказал:

– Так-с. А нельзя ли и мне быть посвященным в причину сих слез?
– Причина слез – мое гнусное настроение, – сейчас же ответила Даша, – успокойся,
пожалуйста, и без тебя понимаю, что не стою мизинчика твоей супруги.
В конце обеда, к кофе, пришли гости. Николай Иванович решил, что по случаю семейных
настроений необходимо поехать в кабак. Куличек стал звонить в гараж, Катю и Дашу
послали переодеваться. Пришел Чирва и, узнав, что собираются в кабак, неожиданно
рассердился:

– В конце концов от этих непрерывных кутежей страдает кто? Русская литература-с. – Но
и его взяли в автомобиль вместе с другими.

В «Северной Пальмире» было полно народа и шумно, огромная зала в подвале ярко
залита белым светом хрустальных люстр. Люстры, табачный дым, поднимающийся из
партера, тесно поставленные столики, люди во фраках и голые плечи женщин, цветные
парики на них – зеленые, лиловые и седые, пучки снежных эспри, драгоценные камни,
дрожащие на шеях и в ушах снопиками оранжевых, синих, рубиновых лучей, скользящие
в темноте лакеи, испитой человек с поднятыми руками и магическая его палочка,
режущая воздух перед занавесом малинового бархата, блестящая медь труб, – все это
множилось в зеркальных стенах, и казалось, будто здесь, в бесконечных перспективах,
сидит все человечество, весь мир.
Даша, потягивая через соломинку шампанское, наблюдала за столиками. Вот перед
запотевшим ведром и кожурой от лангуста сидит бритый человек с напудренными
щеками. Глаза его полузакрыты, рот презрительно сжат. Очевидно, сидит и думает о
том, что в конце концов электричество потухнет и все люди умрут, – стоит ли радоваться
чему-нибудь.
Вот заколыхался и пошел в обе стороны занавес. На эстраду выскочил маленький японец
с трагическими морщинами, и замелькали вокруг в воздухе пестрые шары, тарелки,
факелы. Даша подумала: «Почему Катя сказала – прости, прости?»

И вдруг точно обручем стиснуло голову, остановилось сердце. «Неужели?» Но она
тряхнула головой, вздохнула глубоко, не дала даже подумать себе, что – «неужели», и
поглядела на сестру.

Екатерина Дмитриевна сидела на другом конце стола такая утомленная, печальная и
красивая, что у Даши глаза налились слезами. Она поднесла палец к губам и незаметно
дунула на него. Это был условный знак. Катя увидела, поняла и нежно, медленно
улыбнулась.
Часов около двух начался спор – куда ехать? Екатерина Дмитриевна попросилась домой.
Николай Иванович говорил, что как все, так и он, а «все» решили ехать «дальше».
И тогда Даша сквозь поредевшую толпу увидела Бессонова. Он сидел, положив локоть
далеко на стол, и внимательно слушал Акундина, который с полуизжеванной папироской
во рту говорил ему что-то, резко чертя ногтем по скатерти. На этот летающий ноготь
Бессонов и глядел. Его лицо было сосредоточенно и бледно. Даше показалось, что сквозь
шум она расслышала: «Конец, конец всему». Но сейчас же их обоих заслонил