Page 21 - Хождение по мукам. Сёстры

Чувство к Даше не было похоже на те, прежние. Елизавета Киевна сказала: «Влюбился».
Но влюбиться можно было во что-то предполагаемое доступным, и невозможно,
например, влюбиться в статую или в облако.
К Даше было какое-то особенное, незнакомое ему чувство, притом малопонятное, потому
что и причин-то к нему было мало – несколько минут разговора да стул в углу комнаты.
Чувство это было даже и не особенно острое, но Ивану Ильичу хотелось самому теперь
стать тоже особым, начать очень следить за собой. Он часто думал: «Мне скоро тридцать
лет, а жил я до сих пор – как трава рос. Запустение страшное. Эгоизм и безразличие к
людям. Надо подтянуться, пока не поздно».

В конце марта, в один из тех передовых весенних дней, неожиданно врывающихся в
белый от снега, тепло закутанный город, когда с утра заблестит, зазвенит капель с
карнизов и крыш, зажурчит вода по водосточным трубам, верхом потекут под ними
зеленые кадки, развезет на улицах снег, задымится асфальт и высохнет пятнами, когда
тяжелая шуба повиснет на плечах, глядишь, – а уж какой-то мужчина с острой бородкой
идет в одном пиджаке, и все оглядываются на него, улыбаются, а поднимешь голову –
небо такое бездонное и синее, словно вымыто водами, – в такой день, в половине
четвертого, Иван Ильич вышел из технической конторы, что на Невском, расстегнул
хорьковую шубу и сощурился от солнца.
«На свете жить все-таки недурно».

И в ту же минуту увидел Дашу. Она медленно шла, в синем весеннем пальто, с краю
тротуара и махала левой рукой со сверточком; на синей ее шапочке покачивались белые
ромашки; лицо было задумчивое и грустное. Она шла с той стороны, откуда по лужам, по
рельсам трамваев, в стекла, в спины прохожим, под ноги им, на спицы и медь экипажей
светило из синей бездны огромное солнце, косматое, пылающее весенней яростью.

Даша точно вышла из этой синевы и света и прошла, пропала в толпе. Иван Ильич долго
смотрел в ту сторону. Сердце медленно било в грудь. Воздух был густой, пряный,
кружащий голову.

Иван Ильич медленно дошел до угла и, заложив за спину руки, долго стоял перед
столбом с афишами. «Новые и интересные приключения Джека, потрошителя
животов», – прочел он и сообразил, что ничего не понимает и счастлив так, как в жизни
с ним еще не бывало.
А отойдя от столба, во второй раз увидел Дашу. Она возвращалась, все так же – с
ромашками и сверточком, по краю тротуара. Он подошел к ней, снял шляпу.
– Дарья Дмитриевна, какой день чудесный…

Она чуть-чуть вздрогнула. Затем подняла на него холодноватые глаза, – в них от света
блестели зеленые точки, – улыбнулась ласково и подала руку в белой лайковой перчатке,
крепко, дружески.
– Вот как хорошо, что я вас встретила. Я даже думала сегодня о вас… Правда, правда
думала. – Даша кивнула головой, и на шапочке закивали ромашки.
– У меня, Дарья Дмитриевна, было дело на Невском, и теперь весь день свободный. И
день-то какой… – Иван Ильич сморщил губы, собирая все присутствие духа, чтобы они не
расплылись в улыбку.
Даша спросила:

– Иван Ильич, вы могли бы меня проводить до дома?
Они свернули в боковую улицу и шли теперь в тени.

– Иван Ильич, вам не будет странно, если я спрошу вас об одной вещи? Нет, конечно, с
вами-то я и поговорю. Только вы отвечайте мне сразу. Отвечайте, не раздумывая, а
прямо, – как спрошу, так и ответьте.
Лицо ее было озабоченно и брови сдвинуты.