Page 28 - Хождение по мукам. Сёстры

– Птице пришло время нести яйца, – самец одевается в пестрый хвост. Это ложь, потому
что природный хвост у него серый, а не пестрый. На дереве распускается цветок – тоже
ложь, приманка, а суть в безобразных корнях под землей. А больше всего лжет человек.
На нем цветов не растет, хвоста у него нет, приходится пускать в дело язык; ложь
сугубая и отвратительная – так называемая любовь и все, что вокруг нее накручено.
Вещи, загадочные для барышень в нежном возрасте только, – он покосился на Дашу, – в
наше время – полнейшего отупения – этой чепухой занимаются серьезные люди. Да-с,
Российское государство страдает засорением желудка.

Он с катаральной гримасой нагнулся над коробкой конфет, покопал в ней пальцем,
ничего не выбрал и поднял к глазам морской бинокль, висевший у него на ремешке
через шею.
Разговор перешел на застой в политике и реакцию. Куличек взволнованным шепотом
рассказал последний дворцовый скандал.
– Кошмар, кошмар, – быстро проговорил Шейнберг.

Николай Иванович ударил себя по коленке:
– Революция, господа, революция нужна нам немедленно. Иначе мы просто задохнемся.
У меня есть сведения, – он понизил голос, – на заводах очень неспокойно.

Все десять пальцев Шейнберга взлетели от возбуждения на воздух.

– Но когда же, когда? Невозможно без конца ждать.
– Доживем, Яков Александрович, доживем, – проговорил Николай Иванович весело, – и
вам портфельчик вручим министра юстиции, ваше превосходительство.
Даше надоело слушать об этих проблемах, революциях и портфелях. Облокотясь о бархат
ложи и другою рукою обняв Катю за талию, она глядела в партер, иногда с улыбкой
кивая знакомым. Даша знала и видела, что они с сестрой нравятся, и эти удивленные в
толпе взгляды – нежные мужские и злые женские, – и обрывки фраз, и улыбки
возбуждали ее, как пьянит весенний воздух. Слезливое настроение прошло. Щеку около
уха щекотал завиток Катиных волос.
– Катюша, я тебя люблю, – шепотом проговорила Даша.

– И я.
– Ты рада, что я у тебя живу?

– Очень.
Даша раздумывала, что бы ей еще сказать Кате доброе. И вдруг внизу увидела Телегина.
Он стоял в черном сюртуке, держал в руках фуражку и афишу и давно уже исподлобья,
чтобы не заметили, глядел на ложу Смоковниковых. Его загорелое твердое лицо заметно
выделялось среди остальных лиц, либо слишком белых, либо испитых. Волосы его были
гораздо светлее, чем Даша их представляла, – как рожь.
Встретясь глазами с Дашей, он сейчас же поклонился, затем отвернулся, но у него упала
шапка. Нагибаясь, он толкнул сидевшую в креслах толстую даму, начал извиняться,
покраснел, попятился и наступил на ногу редактору эстетического журнала «Хор муз».
Даша сказала сестре:
– Катя, это и есть Телегин.

– Вижу, очень милый.
– Поцеловала бы, до чего мил. И если бы ты знала, до чего он умный человек, Катюша.

– Вот, Даша…
– Что?

Но сестра промолчала. Даша поняла и тоже приумолкла. У нее опять защемило сердце, –