Page 30 - Хождение по мукам. Сёстры

7
Швейцар в ресторане «Вена», снимая с Бессонова пальто, сказал многозначительно:

– Алексей Алексеевич, вас дожидаются.
– Кто?

– Особа женского пола.
– Кто именно?

– Нам неизвестная.

Бессонов, глядя пустыми глазами поверх голов, прошел в дальний угол переполненного
ресторанного зала. Лоскуткин – метрдотель, повиснув у него за плечом седыми
бакенбардами, сообщил о необыкновенном бараньем седле.

– Есть не хочу, – сказал Бессонов, – дадите белого вина, моего.
Он сидел строго и прямо, положив руки на скатерть. В этот час, в этом месте, как
обычно, нашло на него привычное состояние мрачного вдохновения. Все впечатления
дня сплелись в стройную и осмысленную форму, и в нем, в глубине, волнуемой
завыванием румынских скрипок, запахами женских духов, духотой людного зала, –
возникала тень этой вошедшей извне формы, и эта тень была – вдохновение. Он
чувствовал, что каким-то внутренним, слепым осязанием постигает таинственный смысл
вещей и слов.
Бессонов поднимал стакан и пил вино, не разжимая зубов. Сердце медленно билось.
Было невыразимо приятно чувствовать всего себя, пронизанного звуками и голосами.

Напротив, у столика под зеркалом, ужинали Сапожков, Антошка Арнольдов и Елизавета
Киевна. Она вчера написала Бессонову длинное письмо, назначив здесь свидание, и
сейчас сидела красная и взволнованная. На ней было платье из полосатой материи,
черной с желтым, и такой же бант в волосах. Когда вошел Бессонов, ей стало душно.
– Будьте осторожны, – прошептал ей Арнольдов и показал сразу все свои гнилые и
золотые зубы, – он бросил актрису, сейчас без женщины и опасен, как тигр.
Елизавета Киевна засмеялась, тряхнула полосатым бантом и пошла между столиками к
Бессонову. На нее оглядывались, усмехались.
За последнее время жизнь Елизаветы Киевны складывалась совсем уныло, – день за днем
без дела, без надежды на лучшее, – словом – тоска. Телегин явно невзлюбил ее,
обращался вежливо, но разговоров и встреч наедине избегал. Она же с отчаянием
чувствовала, что он-то именно ей и нужен. Когда в прихожей раздавался его голос,
Елизавета Киевна пронзительно глядела на дверь. Он шел по коридору, как всегда, на
цыпочках. Она ждала, сердце останавливалось, дверь расплывалась в глазах, но он опять
проходил мимо. Хоть бы постучал, попросил спичек.

На днях, назло Жирову, с кошачьей осторожностью ругавшему все на свете, она купила
книгу Бессонова, разрезала ее щипцами для волос, прочла несколько раз подряд, залила
кофеем, смяла в постели и, наконец, за обедом объявила, что он гений… Телегинские
жильцы возмутились. Сапожков назвал Бессонова грибком на разлагающемся теле
буржуазии. У Жирова вздулась на лбу жила. Художник Валет разбил тарелку. Один
Телегин остался безучастным. Тогда у нее произошел так называемый «момент
самопровокации», она захохотала, ушла к себе, написала Бессонову восторженное,
нелепое письмо с требованием свидания, вернулась в столовую и молча бросила письмо
на стол. Жильцы прочли его вслух и долго совещались. Телегин сказал:
– Очень смело написано.

Тогда Елизавета Киевна отдала письмо кухарке, чтобы немедленно опустить в ящик, и
почувствовала, что летит в пропасть.

Сейчас, подойдя к Бессонову, Елизавета Киевна проговорила бойко: