Page 35 - Хождение по мукам. Сёстры

Заносчивый женский голос проговорил:
– Я хочу его видеть.

Затем легкие, стремительные шаги замерли у двери. Бессонов, не шевелясь, усмехнулся.
Без стука распахнулась дверь, и в комнату вошла, освещенная сзади из прихожей,
стройная, тоненькая девушка, в большой шляпе с дыбом стоящими ромашками.
Ничего не различая со света, она остановилась посреди комнаты; когда же Бессонов
молча поднялся с дивана, – попятилась было, но упрямо тряхнула головой и проговорила
тем же высоким голосом:
– Я пришла к вам по очень важному делу.

Бессонов подошел к столу и повернул выключатель. Между книг и рукописей засветился
синий абажур, наполнивший всю комнату спокойным полусветом.

– Чем могу быть полезен? – спросил Алексей Алексеевич; показав вошедшей на стул, сам
спокойно опустился в рабочее кресло и положил руки на подлокотники. Лицо его было
прозрачно-бледное, с синевой под веками. Он не спеша поднял глаза на гостью и
вздрогнул, пальцы его затрепетали.

– Дарья Дмитриевна, – проговорил он тихо. – Я вас не узнал в первую минуту.
Даша села на стул решительно, так же как и вошла, сложила на коленях руки в
лайковых перчатках и насупилась.

– Дарья Дмитриевна, я счастлив, что вы посетили меня. Это большой, большой подарок.
Не слушая его, Даша сказала:

– Вы, пожалуйста, не подумайте, что я ваша поклонница. Некоторые ваши стихи мне
нравятся, другие не нравятся, – не понимаю их, просто не люблю. Я пришла вовсе не
затем, чтобы разговаривать о стихах… Я пришла потому, что вы меня измучили.
Она низко нагнула голову, и Бессонов увидел, что у нее покраснели шея и руки между
перчатками и рукавами черного платья. Он молчал, не шевелился.
– Вам до меня, конечно, нет никакого дела. И я бы тоже очень хотела, чтобы мне было
все равно. Но вот, видите, приходится испытывать очень неприятные минуты…

Она быстро подняла голову и строгими, ясными глазами взглянула ему в глаза. Бессонов
медленно опустил ресницы.

– Вы вошли в меня, как болезнь. Я постоянно ловлю себя на том, что думаю о вас. Это,
наконец, выше моих сил. Лучше было прийти и прямо сказать. Сегодня – решилась. Вот,
видите, объяснилась в любви…
Губы ее дрогнули. Она поспешно отвернулась и стала смотреть на стену, где,
освещенная снизу, усмехалась стиснутым ртом и закрытыми веками любимая в то время
всеми поэтами маска Петра Первого. Наверху, в семействе английского пастора, четыре
голоса фуги пели: «Умрем». «Нет, мы улетим». «В хрустальное небо». «В вечную, вечную
радость».
– Если вы станете уверять, что испытываете тоже ко мне какие-то чувства, я уйду сию
минуту, – торопливо и горячо проговорила Даша. – Вы меня даже не можете уважать –
это ясно. Так не поступают женщины. Но я ничего не хочу и не прошу от вас. Мне нужно
было только сказать, что я вас люблю мучительно и очень сильно… Я разрушилась вся от
этого чувства… У меня даже гордости не осталось…
И она подумала: «Теперь встать, гордо кивнуть головой и выйти». Но продолжала сидеть,
глядя на усмехающуюся маску. Ею овладела такая слабость, что – не поднять руки, и она
почувствовала теперь все свое тело, его тяжесть и теплоту. «Отвечай же, отвечай», –
думала она сквозь сон. Бессонов прикрыл ладонью лицо и стал говорить тихо, как
беседуют в церкви, – немного придушенно.