Page 34 - Хождение по мукам. Сёстры

«Ну, что же, тем лучше», – подумал он и, зевнув, потянулся, расправляя кости.
Так начался новый день. Он отличался от вчерашнего тем, что с утра сильный ветер
разорвал дождевые облака, погнал их на север и там свалил в огромные побелевшие
груды. Мокрый город был залит свежими потоками солнечного света. В нем корчились,
жарились, валились без чувств студенистые чудовища, неуловимые глазу, – насморки,
кашли, дурные хвори, меланхолические палочки чахотки, и даже полумистические
микробы черной неврастении забивались за занавеси, в полумрак комнат и сырых
подвалов. По улицам продувал ветерок. В домах протирали стекла, открывали окна.
Дворники в синих рубахах подметали мостовые. На Невском порочные девочки с
зелеными личиками предлагали прохожим букетики подснежников, пахнущих дешевым
одеколоном. В магазинах спешно убирали все зимнее, и, как первые цветы, появились за
витринами весенние, веселенькие вещи.

Трехчасовые газеты вышли все с заголовками: «Да здравствует русская весна». И
несколько стишков были весьма двусмысленны. Словом, цензуре натянули нос.

И, наконец, по городу, под свист и улюлюканье мальчишек, прошли футуристы от
группы «Центральная станция». Их было трое: Жиров, художник Валет и никому тогда
еще не известный Аркадий Семисветов, огромного роста парень с лошадиным лицом.

Футуристы были одеты в короткие, без пояса, кофты из оранжевого бархата с черными
зигзагами и в цилиндры. У каждого был монокль, и на щеке нарисованы – рыба, стрела и
буква «Р». Часам к пяти пристав Литейной части задержал их и на извозчике повез в
участок для выяснения личности.
Весь город был на улицах. По Морской, по набережным и Каменноостровскому
двигались сверкающие экипажи и потоки людей. Многим, очень многим казалось, что
сегодня должно случиться что-то необыкновенное: либо в Зимнем дворце подпишут
какой-нибудь манифест, либо взорвут бомбой совет министров, либо вообще где-нибудь
«начнется».
Но опустились синие сумерки на город, зажглись огни вдоль улиц и каналов,
отразившись зыбкими иглами в черной воде, и с мостов Невы был виден за трубами
судостроительных заводов огромный закат, дымный и облачный. И ничего не случилось.
Блеснула в последний раз игла на Петропавловской крепости, и день кончился.
Бессонов много и хорошо работал в этот день. Освеженный после завтрака сном, он
долго читал Гёте, и чтение возбудило его и взволновало.

Он ходил вдоль книжных шкафов и думал вслух; подсаживался к письменному столу и
записывал слова и строки. Старушка нянька, жившая при его холостой квартире,
принесла фарфоровый, дымящийся моккой кофейник.
Бессонов переживал хорошие минуты. Он писал о том, что опускается ночь на Россию,
раздвигается занавес трагедии и народ-богоносец чудесно, как в «Страшной мести»
казак, превращается в богоборца, надевает страшную личину. Готовится всенародное
совершение Черной обедни. Бездна раскрыта. Спасения нет.

Закрывая глаза, он представлял пустынные поля, кресты на курганах, разметанные
ветром кровли и вдалеке, за холмами, зарева пожарищ. Обхватив обеими руками голову,
он думал, что любит именно такою эту страну, которую знал только по книгам и
картинкам. Лоб его покрывался глубокими морщинками, сердце было полно ужаса
предчувствий. Потом, держа в пальцах дымящуюся папиросу, он исписывал крупным
почерком хрустящие четвертушки бумаги.
В сумерки, не зажигая огня, Бессонов прилег на диван, весь еще взволнованный, с
горячей головой и влажными руками. На этом кончался его рабочий день.

Понемногу сердце стало биться ровнее и спокойнее. Теперь надо было подумать, как
провести этот вечер и ночь. Брр… Никто не звонил по телефону и не приходил в гости.
Придется одному справляться с бесом уныния. Наверху, где жила английская семья,
играли на рояле, и от этой музыки поднимались смутные и невозможные желания.

Вдруг в тишине дома раздался звонок с парадного. Нянька прошлепала туфлями.