Page 78 - Хождение по мукам. Сёстры

Даша была с ним в этот час отдыха и тишины. Он чувствовал ее прикосновение каждый
раз, когда затихали железный вой снарядов, трескотня ружей, крики, ругань, – все эти
лишние в божественном мироздании звуки, – когда можно было уткнуться где-нибудь в
углу землянки, и тогда прелесть касалась его сердца.

Ивану Ильичу казалось, что если придется умирать, – до последней минуты он будет
испытывать это счастье соединения. Он не думал о смерти и не боялся ее. Ничто теперь
не могло оторвать его от изумительного состояния жизни, даже смерть.

Этим летом, подъезжая к Евпатории, чтобы в последний раз, как ему казалось, взглянуть
на Дашу, Иван Ильич грустил, волновался и придумывал всевозможные извинения. Но
встреча по дороге, неожиданные слезы Даши, ее светловолосая голова, прижавшаяся к
нему, ее волосы, руки, плечи, пахнущие морем, ее детский рот, сказавший, когда она
подняла к нему лицо с зажмуренными мокрыми ресницами: «Иван Ильич, милый, как я
ждала вас», – все эти свалившиеся как с неба, несказанные вещи там же, на дороге у
моря, перевернули в несколько минут всю жизнь Ивана Ильича. Он сказал, глядя в
любимое лицо:

– На всю жизнь люблю вас.
Впоследствии ему даже казалось, что он, быть может, и не выговорил этих слов, только
подумал, и она поняла. Даша сняла с его плеч руки, проговорила:
– Мне нужно очень многое вам сообщить. Пойдемте.

Они пошли и сели у воды на песке. Даша взяла горсть камешков и не спеша кидала их в
воду.

– Дело в том, что еще вопрос, – сможете ли вы-то ко мне хорошо относиться, когда
узнаете про все. Хотя все равно, относитесь, как хотите. – Она вздохнула. – Без вас я
очень нехорошо жила, Иван Ильич. Если можете, – простите меня.

И она начала рассказывать все честно и подробно, – о Самаре и о том, как приехала сюда
и встретила Бессонова, и у нее пропала охота жить, – так стало омерзительно от всего
этого петербургского чада, который снова поднялся, отравил кровь, разжег
любопытством…

– До каких еще пор было топорщиться? Захотелось шлепнуться в грязь – туда и дорога. А
вот ведь струсила в последнюю минуту… Иван Ильич, милый… – Даша всплеснула
руками. – Помогите мне. Не хочу, не могу больше ненавидеть себя… Но ведь не все же во
мне погибло… Я хочу совсем другого, совсем другого…
После этого разговора Даша молчала очень долго. Иван Ильич глядел, не отрываясь, на
сияющую солнцем зеркальную голубоватую воду, – душа его, наперекор всему,
заливалась счастьем.

О том, что началась война и Телегин должен ехать завтра догонять полк, Даша
сообразила только потом, когда от поднявшегося ветра волною ей замочило ноги.
– Иван Ильич?

– Да.
– Вы хорошо ко мне относитесь?

– Да.
– Очень?

– Да.
Тогда она подползла ближе к нему по песку на коленях и положила руку ему в руку, так
же как тогда на пароходе.
– Иван Ильич, я тоже – да.

Крепко сжав его задрожавшие пальцы, она спросила после молчания: