Page 80 - Хождение по мукам. Сёстры

дубовой лестницей, висел старинный гобелен, на нем, среди тонких деревцев, стояли
Адам и Ева, она держала в руке яблоко, он – срезанную ветвь с цветами. Их выцветшие
лица и голубоватые тела неясно освещала свеча, стоящая в бутылке на лестничной
тумбе.

Иван Ильич отворил дверь направо и вошел в пустую комнату с лепным потолком,
рухнувшим в углу, там, где вчера в стену ударил снаряд. У горящего камина, на койке,
сидели поручик князь Бельский и подпоручик Мартынов. Иван Ильич поздоровался,
спросил, когда ожидают из штаба автомобиль, и присел неподалеку на патронные
жестянки, щурясь от света.

– Ну что, у вас все постреливают? – спросил Мартынов.
Иван Ильич не ответил, пожал плечами. Князь Бельский продолжал говорить
вполголоса:

– Главное – это вонь. Я написал домой, – мне не страшна смерть. За отечество я готов
пожертвовать жизнью, для этого я, строго говоря, перевелся в пехоту и сижу в окопах,
но вонь меня убивает.
– Вонь – это ерунда, не нравится, не нюхай, – отвечал Мартынов, поправляя аксельбант, –
а вот что здесь нет женщины – это существенно. Это – к добру не приведет. Суди сам, –
командующий армией – старая песочница, и нам здесь устроили монастырь, – ни водки,
ни женщин. Разве это забота об армии, разве это война?

Мартынов поднялся с койки и сапогом стал пихать пылающие поленья. Князь задумчиво
курил, глядя на огонь.

– Пять миллионов солдат, которые гадят, – сказал он, – кроме того, гниют трупы и
лошади. На всю жизнь у меня останется воспоминание об этой войне как о том, что
дурно пахнет. Брр…

На дворе послышалось пыхтенье автомобиля.

– Господа, почту привезли! – крикнул в дверь взволнованный голос.
Офицеры вышли на крыльцо. Около автомобиля двигались темные фигуры, несколько
человек бежало по двору. И хриплый голос повторял: «Господа, прошу не хватать из
рук».
Мешки с почтой и посылками были внесены в прихожую, и на лестнице, под Адамом и
Евой, их стали распаковывать. Здесь была почта за целый месяц. Казалось, в этих
грязных парусиновых мешках было скрыто целое море любви и тоски – вся покинутая,
милая, невозвратная жизнь.

– Господа, не хватайте из рук, – хрипел штабс-капитан Бабкин, тучный, багровый
человек. – Прапорщик Телегин, шесть писем и посылка… Прапорщик Нежный, – два
письма…
– Нежный убит, господа…

– Когда?
– Сегодня утром…

Иван Ильич пошел к камину. Все шесть писем были от Даши. Адрес на конвертах
написан крупным почерком. Ивана Ильича заливало нежностью к этой милой руке,
написавшей такие большие буквы. Нагнувшись к огню, он осторожно разорвал первый
конверт. Оттуда пахнуло на него таким воспоминанием, что пришлось на минуту закрыть
глаза. Потом он прочел:

«Мы проводили вас и уехали с Николаем Ивановичем в тот же день в Симферополь и
вечером сели в петербургский поезд. Сейчас мы на нашей старой квартире. Николай
Иванович очень встревожен: от Катюши нет никаких вестей, где она – не знаем. То, что у
нас с вами случилось, так велико и так внезапно, что я еще не могу опомниться. Не
вините меня, что я вам пишу на „вы“. Я вас люблю. Я буду вас верно и очень сильно