Page 115 - Старик

смотрел в ее сторону и не слушал, что она бормочет. В черном стекле
отражались абажур, скатерть и сгорбленная, с белым хохлом, запавшим в
плечи, фигура старика за столом. Потом свояченица ушла, он посидел
немного
один, дверь отворилась, и вышел Николай Эрастович с горящей папироской
-
значит, собрался идти в сад, в доме курить не разрешалось. Но Николай
Эрастович уходить не спешил, стоял на веранде, выпуская табачный дым -
что
было наглостью, - и произнес негромко:
- Вас хорошо отблагодарили за верную службу...
Павел Евграфович почувствовал, как внутри у него все задрожало от
ненависти - непонятно какой, то ли то была ненависть его к Николаю
Эрастовичу, то ли передалась ненависть Николая Эрастовича к нему, - и
сказал едва слышно, пропавшим голосом:
- Я никому _не служил_ и не ждал никакой _благодарности_...
Николай Эрастович, попыхивая дымом, вышел на крыльцо. Вскоре из
комнаты
появилась Верочка и, проходя мимо, не глядя на отца, сказала:
- Русик просил напомнить насчет Приходько.
- Его нету, - сказал Павел Евграфович ей вслед.
- Приехал. Я видела утром.
Павел Евграфович продолжал сидеть один за столом, глядя на свое
отражение в черном стекле. Нет, сегодня уж никуда - болят ноги. И в голове
шум. Давление поднялось. К себе пойти? Вроде бы рано. Читать - глаза не

годятся, спать - не заснешь, промаешься часов до трех впотьмах, лучше уж
на веранде, где люди бывают. Тут светло, горит лампа под абажуром. Так
просидел долго. Люди бывали - проходили из сада в дом, из дома в сад,
жаловались на что-то, вздыхали, разговаривали между собой, исчезали за
дверью, - он не обращал на них внимания. Смотрел в сторону, - занятый
мыслями. Хотя мыслей особых не было, потому что голова устала. Потом
сделалась глубокая ночная тишина и застучали легкие лапы по ступеням,
заскреблись в дверь, вошел Арапка, конфузясь, прося извинения за поздний
час, пригибая морду к полу и хвостом метя. Деликатнейший пес! Павел
Евграфович обрадовался и пошел, стараясь не скрипеть, не шаркать - все уже
легли, кто в доме, кто в саду, - искать что-нибудь для пса на кухне...
Такая же душная ночь в том августе: девятнадцатый год, какой-то хутор,
название забыто. Запах юности - полынь. Никогда больше не проникала в
тебя
так сильно эта горечь - полынь. Прискакал нарочный с телеграфным
сообщением, да никто и не спит в ту ночь. Какой сон! Прорыв Мамонтова
оледенил нас, как град. На стыке VIII и IX армий, верстах в ста к западу.
Он рвется не в нашу сторону, а на север, будто бы далеко, но весь фронт
затрепетал, как едва зашитая рана. Захвачены Тамбов и Козлов. И вдруг