Page 180 - Старик

несчастных сирот, честных тружеников, благожелателей советской власти,
мчусь в станицу Михайлинскую, где арестован комкор, на второй день там,
забрать Асю, теперь или никогда, черныш в дубленом тулупе, с маузером в
желтой коробке встречает на крыльце, щупает белыми глазами, тянет руку за
документом, потом говорит: "Взята вместе с ним, по групповому делу. А ты
кто ей будешь?" - не помню, что отвечаю, может быть, "друг", может быть,
"брат", а может, "никто", и на этом конец, и все, и навсегда, на жизнь,
обледенелое крыльцо, красноармеец в тулупе, я сажусь в снег, остальное
неинтересно, разве эта сухенькая, гнутая старушонка - она?

Провел два дня в родной станице. Всего два дня! По дороге в Москву.
Колебался: заезжать или нет? И друзья отговаривали, и она не хотела
ужасно. Нет, не потому, что там родные первой жены, она не боялась, а вот
предчувствие. Такое муторное, такая вдруг тоска, что всю ночь прорыдала
неостановимо. Он испугался: "Да что с тобой?" Она, конечно, объяснить не
могла. Сама себя корила: ну что, дура, изводишься? Что с ним может
случиться, с героем войны? Только что награжден орденом. А случилось то,
что с ним случалось всегда: не вытерпел, чтобы не влезть в драку, не
встать на чью-то защиту. Непременно ему кого-то оборонять, а кого-то бить
по морде. В ту пору - в феврале двадцать первого - казаки волновались
из-за продразверстки. Опять закипали восстания. В округе буянил какой-то
Вакулин, какие-то вакулинцы нагоняли страху, и этот Вакулин, бывший
казак
мигулинской дивизии, пустил слух, будто Мигулин вернулся на Дон,

чтобы
пристать к восставшим. А Мигулин спокойно и мирно, хотя с тяжелым
сердцем,
направлялся в Москву получать почетную должность: главного
инспектора
кавалерии Красной Армии. Нужна ему эта должность! Опять то же с Дона
подальше. Возможно, и не Вакулин распустил слухи, а кто-то иной.
Первый
день - разговоры в крик с казаками, жалобы, слезы баб, рассказы о
продотрядчиках. Мигулин чуял за собой силу и, никого не боясь, клял
местных деятелей и грозил: "Приеду в Москву и в первую очередь пойду к
Ленину, расскажу о ваших злодействах". Деятели перетрусили, подсунули к
нему провокатора, некоего Скобиненко. А он, как видно, давно ходил по
следам Сергея Кирилловича. Рожа этого негодяя как сейчас перед взором:
губастая сволочь, пухлощекий такой, курчавый. Что Мигулин не кричал в
гневе - а кричать мог бог знает что, не знал удержу! - все Скобиненко
запоминал, записывал. Да что особенного? То, что вскоре было всеми
признано и к чему пришли: заменить продразверстку продналогом. Ну и на
рассвете третьего дня решились - окружили хату, стучат прикладами в дверь.