Page 44 - Старик

ковром - дай бог, чтобы не реквизировали, чтоб сидел за тем же столом,
царапал что-нибудь жучьей лапкой, - и взять за подбородок: "А помнишь,
скот?.."
И, кажется, достиг, настиг. Не в кабинете, правда, и не в том особняке
на набережной, со швейцаром и лакеями, а на Финляндском вокзале -
выковырял его из купе, из чемоданов, еще бы час, и поминай как звали. В
декабре Шигонцев потрошил укрывателей ценностей и много в том
преуспел. На
улице раздается стрельба. Очень холодно в комнатах. Тянется мглистая
стреляющая ночь, в ее чреве - враги, опасности, заговоры, неизвестность,
оплывают свечи, гудят, и курят, и хлебают чай два каторжанина, Володя
ушел, мама дремлет, а я слушаю, зеваю, мечтаю, догадываюсь.
Перевернулось
все в России, понеслось, полетело... В середине ночи, когда все
укладываются - квартира громадная, каждому по комнате, - мама заходит к
Шуре, спрашивает тихо: "Ты как считаешь, Леонтий умный?" А я все
слышу,
потому что открыта дверь. Шура, помолчав: "Не столько умный, сколько
горячий. Я бы сказал, кипящий..." - "А я бы сказала: много пены", -
говорит мама. Оба смеются. Бесконечно понимают и любят друг друга.
А за завтраком мама рассказывает, что Шигонцев на рассвете ломился к
ней в комнату, требовал, чтоб отворила. С совершенно ясной целью. "На него
похоже, - говорит Шура. - Что ты ему ответила, дураку?" - "Он не дурак.
Просто вот такой человек. Я даже не знаю, на кого он похож. На героев
Чернышевского, что ли? На Нечаева, может быть, как описывает Засулич?

Таких людей я знаю... Я говорю: Леонтий Викторович, ведь вы призываете
человечество побеждать в себе эмоции. А он отвечает: об эмоциях, Ирина,
тут нет речи. А? Каково?" Мне это кажется возмутительным, но Шура и
мама
смеются. Шура говорит: "Врать никогда не умел, это его достоинство... - И
добавляет всерьез: - Впрочем, врать порой необходимо - _для дела_..."
Трещащий храп летит из соседней комнаты.
Шура вспоминает, морщит обугленный лоб, улыбается: был бич восьмой
камеры Тобольского централа. Неповторимые люди! Похожих на земле
нет,
время пережгло их дотла...

Ася прижимается к Володиному плечу, слезы текут по жалкому,
потерянному
лицу, никогда не видел ее такой. Елена Федоровна сидит напротив и, даже не
ответив на мое "здравствуйте", так поглощена минутой, выговаривает едва
слышно: "Наша настоятельная просьба... Когда святейший синод даст
разрешение на брак..." Константин Иванович маячит в дверях, заходить в
купе не желает, да и некуда, теснота, едут кроме Володи и Аси еще человек