Page 64 - Старик

Мне восемнадцать лет, в моих руках жизнь сотен мужиков, которых я боюсь,
и
женщин, которых не знаю, и стариков, которых не понимаю. А Шура не
успел
отослать свой гнев в ЦК, отправил позже, когда выкарабкался из тифа, когда
все уже бушевало, север горел. Когда было поздно. Бог ты мой, отчего же
поздно? Ведь только девятнадцатый год! Поздно, станицы поднимались,
весь
тыл полыхал, пришлось снимать части с фронта. Браславский отдал приказ:
"Выкопать общую могилу для заложников". Казаки тою же ночью
разбежались.
Копать некому. Не старикам же и бабам. Я, грешным делом, думаю: в своем
ли
он уме? И в своем ли уме я? Ведь от такой работы ежедневной свихнешься в
два счета. Нет, дело не в том, что свихнешься, а в том, что какое-то
омертвение. Становишься бесчувственным, как мешок с песком. Тебя
колют
иглой в живое тело, а тебе ничего - игла буравит песок. То, о чем Шигонцев
мечтал: ноль эмоций. Высшее состояние, которого надо достичь. Февраль
девятнадцатого. Начало марта. Сырой весенний ветер разносит крики,
запахи,
дым, стрельбу, вой. У меня в руках список: один за то, что был с
красновцами, другой за то, что там свояки, третий не хотел отдавать коня,
у четвертого нашли винтовку, пятый спекулировал, шестой ругал власть,
седьмой - бывший юнкер, восьмой - родственник попа... Шигонцев твердит:

"Вандея! Вандея! Республика победила только потому, что не знала
пощады".
Я должен все это подписать махом. Какая разница: восемнадцать человек
Бычина или сто пятьдесят Браславского? Люди ужасаются цифрам. Как
будто
арифметика имеет значение. Так внушает Шигонцев. "Человек должен
решать в
принципе: способен ли великому результату отдать себя целиком, всю свою
человеческую требуху!" Я бы сказал: способен ли подвергнуть себя
_омертвению_? То есть в чем-то себя убивать? Но потом выясняется:
неправда. Арифметика имеет значение. Все это так непоправимо слиплось,
переплелось: то, что я читал и что рассказывали, и что обрывочно
сохранилось, и что вообразилось, и что было на самом деле. Что же на самом
деле? Володя и Ася - на соседнем хуторе, там формируется запасной полк.
Мигулин шлет разъяренные телеграммы, требует смещения ревкома,
назначения
другого окружного комиссара. Грозит приехать сам, разогнать ревком
пулеметами, всех засудить, перестрелять. Называет Браславского,
Шигонцева