Page 116 - Рассказы

выбритых щек Сергея Юрьевича.
– Спокойно,– сказал Спирька.
В следующее мгновение сильная короткая рука влекла Спирьку из горницы.
– Ну-ка, красавец, пойдем!..
Спирька ничего не мог сделать с рукой: ее как приварили к загривку, и крепост руки
была какая-то нечеловеческая, точно шатуном толкали сзади.
Так проволокли Спирьку через комнату стариков; старики во все глаза смотрел на
квартиранта и на Спирьку.
– Кота пакостливого поймал, – пояснил квартирант.
Ужас, что творилось в душе Спирьки!.. Стыд, боль, злоба – все там перемешалос:
душило.
– Пидор, гад, – хрипел Спирька, – что ты делаешь?..
Вышли на крыльцо… Шатун сработал, Спирька полетел вниз с высокого крыльп и
растянулся на сырой соломенной подстилке, о которую вытирают ноги.
"Убью",– мелькнуло в Спирькиной голове.
Сергей Юрьевич спускался к нему…
– Вставай.
Спирька вскочил до того, как ему велели… И тотчас опять полетел на землю. И с
ужасом и с брезгливостью понял: "Он же бьет меня!" И опять вскочил и хотел скользнуть
под чудовищный шатун – к горлу физкультурника. Но второй шатун коротко двинул его в
челюсть снизу. Спирьку бросило назад; он почувствовал медь во рту. Опять бросился на
учителя… Он умел драться, но ярость, боль, позор, сознания своей беспомощности перед
шатунами – это лишило его былой ловкости, спокойствия. Слепая ярость бросала и бросала
его вперед, и шатуны работали. Кажется, он ни разу так и не достал учителя. От последнего
удара он не встал. Учитель склонило над ним.
– Я тебя уработаю,– неразборчиво, слабо, серьезно сказал Спирька.
– Будем считать, что это урок вежливости. Лагерные штучки надо бросать. Учитель
говорил не зло, тоже серьезно.
– Я убью тебя,– повторил Спирька, Во рту была какая-то болезненная мешанина, точно
он изгрыз флакон с одеколоном – все там изрезал и обжег.Убью, знай.
– За что? – спокойно спросил учитель. – За что ты меня убьешь?.. Подлец.
Учитель ушел в дом, захлопнув за собой дверь, и задвинул железную щеколду
Спирька попробовал встать, не мог. Голова гудела, но думалось ясно. Он знал, как с
крыши прокудинского дома – через лаз – можно спуститься в кладовку. Кладовка не
запиралась: шпагатная веревочка накидывалась петелькой на гвоздик, и все,– чтоб дверь
сама не открывалась. Дверь в избу стариков тоже никогда не запирается на ночь. В горнице
запора и вовсе нет. Он потому так хорошо все знал в доме Прокудиных, что сын их, Мишка,
был смолоду товарищ Спирьки и Спирька часто бывал и даже ночевал у них. Теперь Мишки
не было, но все, конечно, осталось у стариков, как раньше.
С трудом наконец Спирька поднялся, подержался за стену дома… Пошел к реке. Силы
возвращались.
Он умыл разбитое лицо, оглядел со спичками костюм, рубашку… Не надо, чтобы мать
увидела кровь и заподозрила неладное, когда он станет брать ружье. Ружье можно взять под
любым предлогом: ехать с семенным зерном в глубинку, а утром посидеть там у озера.
Мать спала уже.
– Ты, Спирька? – спросила она сонным голосом с печки.
– Я. Спи. Мне ехать надо.
– Достань в печке-картошка жареная, в сенцах молоко… Поешь на дорогу-то.
– Ладно, я с собой возьму,– Спирька, не зажигая огня, тихо снял со стены ружье,
повозился для близира в сенях… Зашел в избу (ружье в сенях оставил). Стал на припечек,
нашел впотьмах голову матери, погладил по жидким теплым волосам. Он, бывало, выпивши
ласкал мать; она не встревожилась.