Page 85 - Рассказы

– За што?
– За што? За то, что сказки рассказывал, врал. Добрых людей нет! А он – добренький,
терпеть учил. Паскуда! – Голос парня снова стал обретать недавнюю крепость и злость.
Только веселости в голосе уже не было.Кто добрый? Я? Ты?
– Я, к примеру, за свою жись никому никакого худа не сделал…
– А зверей бьешь! Разве он учил?
– Сравнил хрен с пальцем. То – человек, а то – зверь,
– Живое существо – сами же трепетесь, сволочи.
Лицо парня Никитич не видел, но оно стояло у него в глазах – бледное, с бородкой;
дико и нелепо звучал в теплой тишине избушки свирепый голос безнадежно избитого
судьбой человека с таким хорошим, с таким прекрасным лицом.
– Ты чего рассерчал-то на меня?
– Не врите! Не обманывайте людей, святоши. Учили вас терпеть? Терпите! А то не
успеет помолиться и тут же штаны спускает – за бабу хляет, гадина. Я бы сейчас нового
Христа выдумал: чтоб он по морде учил бить. Врешь? Получай, сука, погань!
– Не поганься,– строго сказал Никитич.– Пустили тебя, как доброго человека, а ты
лаяться начал. Обиделся – посадили! Значит, было за што. Кто тебе виноват?!
– М-м.– Парень скрипнул зубами. Промолчал.
– Я не поп, и здесь тебе не церква, чтобы злобой своей харкать. Здесь – тайга: все
одинаковые. Помни это. А то и до воли своей не добежишь – сломишь голову. Знаешь,
говорят: молодец – против овец, а спроть молодца – сам овца. Найдется и на тебя лихой
человек. Обидишь вот так вот – ни за што ни про што, он тебе покажет, где волю искать.
– Не сердись, отец,– примирительно сказал парень.– Ненавижу, когда жить учат, Душа
кипит! Суют в нос слякоть всякую, глистов: вот хорошие, вот как жить надо. Ненавижу! –
почти крикнул.– Не буду так жить. Врут! Мертвечиной пахнет! Чистых, умытых
покойничков мы все жалеем, все любим, а ты живых полюби, грязных. Нету на земле
святых! Я их не видел. Зачем их выдумывать?! – парень привстал на локоть; смутно – пятном
– белело в сумраке, в углу, его лицо, зло и жутковато сверкали глаза.
– Поостынешь маленько, поймешь: не было ба добрых людей, жись ба давно
остановилась. Сожрали бы друг друга или перерезались. Это никакой меня не Христос учил,
сам так щитаю. А святых – это верно: нету. Я сам вроде ничо, никто не скажет: плохой или
злой там. А молодой был… Недалеко тут кержацкий скит стоял, за согрой, семья жила:
старик со старухой да дочь ихная годов двадцати пяти, Они, может, не такие уж старые
были, старики-то, а мне казалось тогда – старые. Они цотом ушли куда-то. Ну, дак вот: была
у их дочь. Все божественные, спасу нет: от людей ушли, от греха, дескать, подальше. А я эту
дочь-ту заманил раз в березник и… это… ла-ла с ей. Хорошая девка была, здоровая. До
ребенка дело дошло. А уж я женатый был…
– А говоришь, худою ничего не делал?
– Вот и выходит, што я не святой. Я не насильничал, правда, лаской донял, а все одно…
дитя-то пустил по свету. Спомнишь-жалко. Большой уж теперь, материт, поди.
– Жизнь дал человеку – не убил. И ее, может, спас. Может, она после этого рванула от
них. А так довели бы они ее со своими молитвами: повесилась бы на суку где-нибудь, и все.
И мужика бы ни разу не узнала. Хорошее дело сделал, не переживай.
– Хорошее или плохое, а было так. Хорошего-то мало, конешно.
– Там еще осталось?
– Спиртяги? Есть маленько. Пей, я не хочу больше.
Парень выпил. Опять крякнул. Не стал закусывать.
– Много пьешь-то?
– Нет, это… просто перемерз. Пить надо не так, отец. Надо красиво пить. Музыка…
Хорошие сигареты, шампанское… Женщины. Чтоб тихо, культурно.Парень опять
размечтался, лег, закинул руки за голову.– Бардаки презираю. Это не люди – скот. М-м, как
можно красиво жить! Если я за одну ночь семь раз заигрывал с курносой – так? – если она