Page 144 - Тихий Дон

Путано-тяжел был шаг его, будто нес за плечами непосильную кладь; гнусь и недоумение
комкали душу. Он взял в руки стремя и долго не мог поднять затяжелевшую ногу.

VI

Казаки-второочередники с хутора Татарского и окрестных хуторов на второй день
после выступления из дому ночевали на хуторе Ея. Казаки с нижнего конца хутора
держались от верховцев особняком. Поэтому Петро Мелехов, Аникушка, Христоня, Степан
Астахов, Томилин Иван и остальные стали на одной квартире. Хозяин — высокий дряхлый
дед, участник турецкой войны — завел с ними разговор. Казаки уже легли спать, расстелив в
кухне и горнице полсти, курили остатний перед сном раз.
— На войну, стал быть, служивые?
— На войну, дедушка.
— Должно, не похожая на турецкую выйдет война? Теперь ить вон какая оружия
пошла.
— Одинаково. Один черт! Как в турецкую народ переводили, так и в эту придется, —
озлобляясь неизвестно на кого, буркнул Томилин.
— Ты, милок, сепетишь-то без толку. Другая война будет.
— Оно конечно, — лениво, с зевотцей, подтвердил Христоня, о ноготь гася цигарку.
— Повоюем, — зевнул Петро Мелехов и, перекрестив рот, накрылся шинелью.
— Я вас, сынки, вот об чем прошу. Дюже прошу, и вы слово мое попомните, —
заговорил дед.
Петро отвернул полу шинели, прислушался.
— Помните одно: хочешь живым быть, из смертного боя целым выйтить — надо
человечью правду блюсть.
— Какую? — спросил Степан Астахов, лежавший с краю. Он улыбнулся недоверчиво.
Он стал улыбаться с той поры, когда услышал про войну. Она его манила, и общее смятение,
чужая боль утишали его собственную.
— А вот какую: чужого на войне не бери — раз. Женщин упаси бог трогать, и ишо
молитву такую надо знать.
Казаки заворочались, заговорили все сразу:
— Тут хучь бы свое не уронить, а то чужое.
— А баб как нельзя трогать? Дуриком — это я понимаю — невозможно, а по доброму
слову?
— Рази ж утерпишь?
— То-то и оно!
— А молитва, какая она?
Дед сурово насталил глаза, ответил всем сразу:
— Женщин никак нельзя трогать. Вовсе никак! Не утерпишь — голову потеряешь али
рану получишь, посля спопашишься, да поздно. Молитву скажу. Всю турецкую войну
пробыл, смерть за плечми, как переметная сума, висела, и жив остался через эту молитву.
Он пошел в горницу, порылся под божницей и принес клеклый, побуревший от
старости лист бумаги.
— Вот. Вставайте, поспешите. Завтра, небось, до кочетов ить тронетесь?
Дед ладонью разгладил на столе хрустящий лист и отошел. Первым поднялся
Аникушка. На голом, бабьем лице его трепетали неровные тени от огня, колеблемого ветром,
проникавшим в оконную щель. Сидели и списывали все, кроме Степана. Аникушка,
списавший ранее остальных, скомкал вырванный из тетради листок, привязал его на гайтан,
повыше креста. Степан, качая ногой, трунил над ним:
— Вшам приют устроил. В гайтане им неспособно водиться, так ты им бумажный
курень приспособил. Во!
— Ты, молодец, не веруешь, так молчи! — строго перебил его дед. — Ты людям не