Page 256 - Тихий Дон

— Власть не установют и забрухаются, — вмешался Федот Бодовсков.
— Ишо усмирять чертей придется.
— Ты сначала с германцем расхлебай, — засмеялся Кошевой.
— Что ж, повоюем ишо…
Аникушка, деланным испугом морща голощекое, бабье лицо, воскликнул:
— Царица наша лохмоногая, до каких же пор все «повоюем»?
— До тех пор, покеда ты, скопец, шерстью обрастешь, — поддел его Кошевой.
Сидевшие у огня дружно засмеялись. Петро поперхнулся дымом и, кашляя, глядя на
Аникушку глазами, полными слез, тыкал в его сторону пальцем.
— Волос — он дурак… — смущенно бормотал Аникушка, — он и где не надо растет…
Зря ты, Кошевой, ногами болтаешь…
— Нет, уж хватит! Хлебнули через край! — вспыхнул неожиданно Грязнов. — Мы тут
бедствуем, во вшах погибаем, а семьи наши там нужду принимают, да ить как? — режь —
кровь не потекет.
— Ты чего взбугрился? — насмешливо, пожевывая пшеничный ус, спросил Петро.
— Известно чего… — за Грязнова ответил Меркулов и надежно захоронил улыбку в
курчавой, цыганской бороде. — Известно, нудится казак… тоскует… Иной раз пастух
выгонит табун на зеленку: покеда солнце росу подбирает, — скотинка ничего, кормится, а
как станет солнце в дуб, заюжит овод, зачнет скотину сечь, — вот тут… — Меркулов
шельмовато стрельнул глазами в казаков, продолжал, повернувшись к Петру: — Тут-то,
господин вахмистр, и нападает на скотину бзык. Ну да ты знаешь! Не из суцких 39 ,
небось! Сам быкам хвосты крутил… Обнаковенно, какая-нибудь телка задерет хвост на
спину, мыкнет — да как учешет! А за ней весь табун. Пастух бегет: «Ая-яй!.. ая-яй!..» Только
где ж там?! Метется табун лавой, не хуже как мы под Незвиской на немцев лавой ходили.
Где ж там, рази удержишь?
— Ты к чему это загинаешь-то?
Меркулов ответил не сразу. Намотав на палец завиток смолистой бороды, дернул его
ожесточенно, заговорил уже деловито и без улыбки:
— Третий год воюем… так? Третий год, как нас в окопы загнали. За что и чего —
никто не разумеет… К тому и гутарю, что вскорости какой-нибудь Грязнов али Мелехов
бзыкнет с фронта, а за ним полк, а за полком армия… Будя!
— Вон ты куда…
— Туда самое! Не слепой, вижу: на волоске все держится. Тут только шумнуть:
«Брысь!» — и полезет все, как старый зипун с плеч. На третьем году и нам солнце в дуб
стало.
— Ты бы полегше! — посоветовал Бодовсков. — А то Петро… он ить вахмистр…
— Я товарищев, кубыть, не трогал, — вспыхнул Петро.
— Не серчай! Шутейно оказал. — Бодовсков смутился, поворочал узловатыми
пальцами босых ног и встал, пошлепал к кормушке.
На углу, у цибиков прессованного сена, вполголоса разговаривали казаки других
хуторов. Из них лишь двое были с хутора Каргинского — Фадеев и Каргин, остальные
восемь — разных хуторов и станиц.
Спустя немного они запели. Заводил чирский казак Алимов. Он начал было плясовую,
но кто-то шлепнул его по спине, простуженно рявкнул:
— Отставить!..
— Эй вы, сироты, полезьте к огню! — пригласил Кошевой. В костер кинули щепки
(остатки разломанного на полустанке забора). При огне веселее подняли песню:

Конь боевой с походным вьюком

39 суцкой (судской) — чиновник, интеллигент