Page 258 - Тихий Дон

— Вот!.. Ох! Ох! Украл я ее на станции, с забора… На портянки блюл… Ох! Пороть не
бу-у-уду… Бери!
Силком обряжая ругавшегося Аникушку, ржали так смачно и густо, что из дверей
соседних вагонов повысунулись головы любопытных, в ночной темноте орали завистливые
голоса:
— Чего вы там?
— Жеребцы проклятые!
— Чего зашлись-то?
— Железку нашли, дурочкины сполюбовники?
На следующей остановке притянули из переднего вагона гармониста, из других вагонов
битком набились казаки, сломали кормушки, толпились, прижимая лошадей к стене. В
крохотном кругу выхаживал Аникушка. Белая рубаха, со здоровенной, как видно, бабищи,
была ему длинна, путалась в ногах, но рев и хохот поощряли — плясал он до изнеможения.
А над намокшей в крови Беларусью скорбно слезились звезды. Провалом зияла, дымясь
и уплывая, ночная небесная чернь. Ветер стлался над землей, напитанной горькими запахами
листа-падалицы, суглинистой мочливой ржавчины, мартовского снега…

IX

Через сутки полк был уже неподалеку от фронта. На узловой станции эшелоны
остановили. Вахмистры разнесли приказ: «Выгружаться!» Торопливо сводили казаки
лошадей по подмостям, седлали, бегали в вагоны за позабытыми второпях вещами,
выкидывали прямо на мокрый песчаник путей растрепанные цибики сена, суетились.
Мелехова Петра позвал ординарец командира полка:
— Иди на вокзал, командир кличет.
Петро, поправив ремень на шинели, неспешно пошел к платформе.
— Аникей, пригляди за моим конем, — попросил он топтавшегося у лошадей
Аникушку.
Тот молча поглядел ему вслед, на будничном, хмуром Аникушкином лице
озабоченность сливалась с обычной скукой. Петро шагал, глядя на свои сапоги,
забрызганные охровой глинистой грязью, и раздумывая: зачем бы это он понадобился
командиру полка? Внимание его привлекла небольшая толпа, собравшаяся в конце
платформы у бака с кипятком. Он подошел, еще издали вслушиваясь в разговор. Человек
двадцать солдат окружили рослого рыжеватого казака, стоявшего спиной к баку в неловкой,
затравленной позе. Петро, вытянув голову, поглядел на смутно знакомое забородатевшее
лицо рыжеватого казака-атаманца, на цифру 52 на синем урядницком погоне; решил, что
где-то и когда-то видел этого человека.
— Как же это ты ухитрился? А еще гайку тебе нашивали… — злорадно допытывался у
рыжеватого казака вольноопределяющийся с веснушчатым умным лицом.
— Что такое? — полюбопытствовал Петро, тронув плечо стоявшего к нему спиной
ополченца.
Тот повернул голову, ответил нехотя:
— Дизиртира пымали… Из ваших казаков.
Петро, усиленно напрягая память, пытался вспомнить, — где он видел это широкое
рыжеусое и рыжебровое лицо атаманца. Не отвечая на назойливые вопросы
вольноопределяющегося, атаманец редкими глотками тянул кипяток из медной кружки,
сделанной из гильзы снаряда, прикусывая черным размоченным в воде сухарем. Далеко
расставленные выпуклые глаза его щурились; прожевывая и глотая, он шевелил бровями,
глядел вниз и по сторонам. Рядом с ним, придерживая за штык винтовку, стоял
конвоировавший его пожилой коренастый солдат. Атаманец-дезертир допил из кружки,
повел усталыми глазами по лицам бесцеремонно разглядывавших его солдат, и в голубых,
по-детски простых глазах его неожиданно вспыхнуло ожесточение. Торопливо глотнув, он