Page 253 - Тихий Дон
P. 253

слова, отвечал Емельян.
                     — Соседи-то наши, Мелеховы, как живут?
                     — Живут помаленечку.
                     — Петро не приходил в отпуск?
                     — Вроде не приходил.
                     — А Григорий?.. Гришка ихний?
                     — Гришка  приходил  после  рождества.  Баба  его  двойню  энтот  год  родила…  А
               Григорий… — как же — приходил по ранению.
                     — Раненый был?
                     — А то как же? Ранили в руку. Его всего испятнили, как кобеля в драке: то ли крестов
               на нем больше, то ли рубцов.
                     — Какой  же  он,  Гришка? —  давясь  сухой  спазмой,  спрашивала  Аксинья  и
               покашливала, выправляя секущийся голос.
                     — Такой же… горбоносый да черный. Турка туркой, как и полагается.
                     — Я не про то… Постарел аль нет?
                     — А  чума  его  знает:  может, и  постарел  трошки.  Жена  двойню  родила  —  значит,  не
               дюже постарел.
                     — Холодно здесь… — подрожав плечами, сказала Аксинья и вышла.
                     Наливая восьмую чашку, Емельян проводил Аксинью глазами, медленно, как слепой
               ноги, переставляя слова, сказал:
                     — Гнида гадкая, вонючая, какая ни на есть хуже. Давно ли в чириках по хутору бегала,
               а  теперя  уж  не  скажет  «тут»,  а  «здеся»…  Вредные  мне  такие  бабы.  Я  бы  их,  стерьвов…
               Выползень змеиный! Туда же… «холодно здеся»… Возгря                  38 кобылья! Пра!
                     Обиженный,  он  не  допил  восьмой  чашки,  вылез,  перекрестился,  ушел,  независимо
               поглядывая вокруг и сознательно грязня сапогами натертый пол.
                     Всю  обратную  дорогу  он  был  угрюм,  как  и  хозяин.  Злобу,  вызванную  Аксиньей,
               вымещал  на маштаке,  нахлестывая  кончиком кнута  по местам  маштаковой  стыдливости  и
               язвительно  величая  его  «хлынцем»  и  «чикиляем».  До  самого  хутора  Емельян,  против
               обыкновения, не перекинулся с хозяином ни одним словом. Напуганную тишину хранил и
               Сергей Платонович.

                                                             VIII

                     Первую бригаду одной из пехотных дивизий, находившуюся в резерве Юго-Западного
               фронта, с приданным к ней 27-м Донским казачьим полком, перед Февральским переворотом
               сняли  с  фронта  с  целью  переброски  в  окрестности  столицы  на  подавление  начавшихся
               беспорядков.  Бригаду  отвели  в  тыл,  снабдили  новым  зимним  обмундированием,  сутки
               превосходно кормили, на другой день, погрузив в вагоны, отправили, но события опередили
               двигавшиеся  к  Минску  полки:  в  день отправки  уже  передавались  настойчивые  слухи,  что
               император в Ставке главнокомандующего подписал акт об отречении от престола.
                     Бригаду  с  полпути  вернули  обратно.  На  станции  Разгон  27-й  полк  получил  приказ
               выгрузиться  из  вагонов.  Пути  были  забиты  составами.  На  платформе  сновали  солдаты  с
               красными  бантами  на  шинелях,  с  добротно  сделанными  новыми  винтовками  русского
               образца,  но  английского  происхождения.  Многие  из  солдат  были  возбуждены,  опасливо
               поглядывали на строившихся посотенно казаков.
                     Пасмурный  иссякал  день.  С  крыш  станционных  построек  журчалась  вода,  лужи  на
               путях,  покрытые  нефтяными  блестками,  отражали  серую  мякотную  овчину  неба.  Рев
               маневрировавших паровозов звучал приглушенно, рыхло. За пакгаузом полк в конном строю
               встречал  командира  бригады.  Мокрые  по  щетки  ноги  лошадей  дымились  паром.  Вороны


                 38   сопля
   248   249   250   251   252   253   254   255   256   257   258