Page 287 - Тихий Дон

нашим спином. Ва! Какой может быть шум, зачим шум? — Вначале он говорил с видимым
спокойствием, но под конец уже с повышенной страстностью кидал горячие фразы; в
гортанную ломаную речь его вплетались слова родного языка. — Вас смущает вот этот
казак, он — балшевик, а вы идете за ним! Ва! Что я нэ вижу! Арэстуйте его! Абэзаружти его!
Смелым жестом указывал он на Ивана Алексеевича и метался по тесному кругу,
побледневший, страстно жестикулирующий, с лицом, облитым коричневым румянцем.
Товарищ его, пожилой рыжий осетин, хранил ледяное спокойствие; казачий офицер теребил
изношенный темляк шашки. Казаки вновь приумолкли, вновь замешательство взволновало
их ряды. Иван Алексеевич глядел неотрывно на ингуша-офицера, на зверино-белый оскал
его зубов, на косую серую полоску пота, перерезавшую левый висок, с тоской думал, что
напрасно упустил момент, когда можно было словом одним кончить переговоры и увести
казаков. Положение выручил Турилин. Он прыгнул на середину круга, отчаянно взмахнул
руками, обрывая на вороте рубахи пуговицы, захрипел, задергался, пенясь бешеной слюной:
— Гады ползучие!.. Черти!.. Сволочи!.. Вас уговаривают как б…, а вы ухи развесили!..
Офицерья вам свою нужду навязывают!.. Что вы делаете? Что-о-о вы делаете?! Их рубить
надо, а вы их слухаете?.. Головы им сплеч, кровину из них спустить. Покеда вы тут
муздыкаетесь, — нас окружут!.. Из пулеметов посекут… Под пулеметом не замитингуешь!..
Вам нарошно очки втирают, покеда ихнее войско подойдет… А-а-а-а-э-эх, вы, казаки!
Юбошники вы!
— На конь!.. — громовым голосом рявкнул Иван Алексеевич.
Крик его лопнул над толпой шрапнельным разрывом. Казаки кинулись к лошадям.
Через минуту рассеянная сотня уже строилась во взводные колонны.
— Послушайте! Станичники! — метался казачий офицер.
Иван Алексеевич сдернул с плеча винтовку; твердо уложив пухло-суставчатый палец
на спуске, вонзая в губы заигравшегося коня удила, крикнул:
— Кончились переговоры! Теперь ежели доведется гутарить с вами, так уж будем вот
этим языком. — И он выразительно потряс винтовкой.
Взвод за взводом выехали на дорогу. Оглядываясь, казаки видели, как представители,
сев на коней, о чем-то совещаются. Ингуш, сузив глаза, что-то горячо доказывал, часто
поднимал руку; шелковая подкладка отвернутого обшлага на рукаве его черкески снежно
белела.
Иван Алексеевич, глянув в последний раз, увидел эту ослепительно сверкающую
полоску шелка, и перед глазами его почему-то встала взлохмаченная ветром-суховеем грудь
Дона, зеленые гривастые волны и косо накренившееся, чертящее концом верхушку волны
белое крыло чайки-рыболова.

XVI

Уже 29 августа из телеграмм, получаемых от Крымова, Корнилову стало ясно, что дело
вооруженного переворота погибло.
В два пополудни в Ставку прибыл от Крымова офицер-ординарец. Корнилов долго
беседовал с ним, после вызвал Романовского; нервно комкая какую-то бумагу, сказал:
— Рушится все! Нашу карту побьют… Крымов не сможет вовремя стянуть корпус к
Петрограду, момент будет упущен. То, что казалось так легко осуществимо, встречает
тысячи препятствий… Исход предрешен в отрицательную сторону… Вот… посмотрите-ка,
как эшелонировались войска! — Он протянул Романовскому карту с отметками последнего
местопребывания эшелонов корпуса и Туземной дивизии; судорога зигзагом прошлась по
его энергическому, измятому бессонницей лицу. — Вся эта железнодорожная сволочь
вставляет нам палки в колеса. Они не думают о том, что в случае удачи я прикажу вешать
десятого из них. Ознакомьтесь с донесением Крымова.
Пока Романовский читал, поглаживая большой ладонью свое одутловатое масленое
лицо, Корнилов бегло написал: