Page 39 - Тихий Дон

Поскрипывая ведрами, Аксинья сошла к Дону. У берега желтым пышным кружевом на
зеленом подоле волны змеилась пена. Белые чайки-рыболовы с криком носились над Доном.
Серебряным дождем сыпала над поверхностью воды мелочь-рыбешка. С той стороны,
за белью песчаной косы, величаво и строго высились седые под ветром вершины старых
тополей. Аксинья, черпая воду, уронила ведро. Поднимая левой рукой юбку, забрела по
колено. Вода щекотала натертые подвязками икры, и Аксинья в первый раз после приезда
Степана засмеялась, тихо и неуверенно.
Оглянулась на Гришку: так же помахивая хворостинкой, будто отгоняя оводов,
медленно взбирался он по спуску.
Аксинья ласкала мутным от прихлынувших слез взором его сильные ноги, уверенно
попиравшие землю. Широкие Гришкины шаровары, заправленные в белые шерстяные чулки,
алели лампасами. На спине его, возле лопатки, трепыхался клочок свежепорванной грязной
рубахи, желтел смуглый треугольник оголенного тела. Аксинья целовала глазами этот
крохотный, когда-то ей принадлежавший кусочек любимого тела; слезы падали на
улыбавшиеся побледневшие губы.
Она поставила на песок ведра и, цепляя дужку зубцом коромысла, увидела на песке
след, оставленный остроносым Гришкиным чириком. Воровато огляделась — никого, лишь
на дальней пристани купаются ребятишки. Присела на корточки и прикрыла ладонью след,
потом вскинула на плечи коромысло и, улыбаясь на себя, заспешила домой.
Над хутором, задернутое кисейной полумглой, шло солнце. Где-то под курчавым
табуном белых облачков сияла глубокая, прохладная пастбищная синь, а над хутором, над
раскаленными железными крышами, над безлюдьем пыльных улиц, над дворами с желтым,
выжженным сухменем травы висел мертвый зной.
Аксинья, плеская из ведер воду на растрескавшуюся землю, покачиваясь, подошла к
крыльцу, Степан в широкополой соломенной шляпе запрягал в косилку лошадей. Поправляя
шлею на дремавшей в хомуте кобыле, глянул на Аксинью.
— Налей воды в баклагу.
Аксинья вылила в баклагу ведро, обожгла руки о железные склепанные обручи.
— Леду бы надо. Степлится вода, — оказала, глядя на мокрую от пота спину мужа.
— Поди возьми у Мелеховых… Не ходи!.. — крикнул Степан, вспомнив.
Аксинья пошла затворять брошенную настежь калитку. Степан, опустив глаза, ухватил
кнут.
— Куда?..
— Калитку прикрыть.
— Вернись, подлюга… сказано — не ходи!
Она торопливо подошла к крыльцу, хотела повесить коромысло, но дрогнувшие руки
отказались служить, — коромысло покатилось по порожкам.
Степан кинул на переднее сиденье брезентовый плащ; усаживаясь, расправил вожжи.
— Ворота отвори.
Распахнув ворота, Аксинья осмелилась спросить:
— Когда приедешь?
— К вечеру. Сложился косить с Аникушкой. Харчи ему отнеси. Из кузни придет —
поедет на поля.
Мелкие колеса косилки, повизгивая, врезаясь в серый плюш пыли, выбрались за
ворота. Аксинья вошла в дом, постояла, прижимая ладони к сердцу, и, накинув платок,
побежала к Дону.
«А ну, как вернется? Что тогда?» — опалила мысль. Стала, словно под ногами увидела
глубокий яр, поглядела назад и — чуть не рысью под-над Доном к займищу.
Плетни. Огороды. Желтая марь засматривающих солнцу в глаза подсолнухов. Зеленый
в бледной цветени картофель. Вот шамилевские бабы, припоздав, допалывают картофельную
делянку; согнутые, в розовых рубахах спины, короткие взлеты мотыг, падающих на серую
пахоту. Аксинья, не переводя духа, дошла до мелеховского огорода. Оглянулась; скинув