Page 40 - Тихий Дон

хворостинный кляч с устоя, открыла дверцы. По утоптанной стежке дошла до зеленого
частокола подсолнечных будыльев. Пригибаясь, забралась в самую гущину, измазала лицо
золотистой цветочной пылью; подбирая юбку, присела на расшитую повителью землю.
Прислушалась: тишина до звона в ушах. Где-то вверху одиноко гудит шмель. Полые, в
щетинистом пушке будылья подсолнечников молча сосут землю.
С полчаса сидела, мучаясь сомненьем — придет или нет, хотела уж идти, привстала,
поправляя под платком волосы, — в это время тягуче заскрипели дверцы. Шаги.
— Аксютка!
— Сюда иди…
— Ага, пришла.
Шелестя листьями, подошел Григорий, сел рядом. Помолчали.
— В чем это у тебя щека?
Аксинья рукавом размазала желтую пахучую пыль.
— Должно, с подсолнуха.
— Ишо вот тут, возле глаза.
Вытерла. Встретились глазами. И, отвечая на Гришкин немой вопрос, заплакала.
— Мочи нету… Пропала я, Гриша.
— Чего ж он?
Аксинья злобно рванула ворот кофты. На вывалившихся розоватых, девически крепких
грудях вишнево-синие частые подтеки.
— Не знаешь чего?.. Бьет каждый день!.. Кровь высасывает!.. И ты тоже хорош…
Напаскудил, как кобель, и в сторону… Все вы… — Дрожащими пальцами застегивала
кнопки и испуганно — не обиделся ли — глядела на отвернувшегося Григория.
— Виноватого ищешь? — перекусывая травяную былку, протянул он.
Спокойный голос его обжег Аксинью.
— Аль ты не виноват? — крикнула запальчиво.
— Сучка не захочет — кобель не вскочит.
Аксинья закрыла лицо ладонями. Крепким, рассчитанным ударом упала обида.
Морщась, Григорий сбоку поглядел на нее. В ложбинке между указательным и средним
пальцем просачивалась у нее слеза.
Кривой, запыленный в зарослях подсолнухов луч просвечивал прозрачную капельку,
сушил оставленный ею на коже влажный след.
Григорий не переносил слез. Он беспокойно заерзал по земле, ожесточенно стряхнул со
штанины коричневого муравья и снова коротко взглянул на Аксинью. Она сидела, не
изменив положения, только на тыльной стороне ладони вместо одной уже три слезные
дробинки катились вперегонку.
— Чего кричишь? Обидел? Ксюша! Ну, погоди… Постой, хочу что-то сказать.
Аксинья оторвала от мокрого лица руки.
— Я за советом пришла… За что ж ты?.. И так горько… а ты…
«Лежачего вдарил…» — Григорий побагровел.
— Ксюша… сбрехнул словцо, ну, не обижайся…
— Я не навязываться пришла… Не боись!
В эту минуту она сама верила, что не затем пришла, чтобы навязываться Григорию; но
когда бежала над Доном в займище, думала, не отдавая себе ясного отчета: «Отговорю!
Нехай не женится. С кем же жизнь свяжу?!» Вспомнила тогда о Степане и норовисто
мотнула головой, отгоняя некстати подвернувшуюся мысль.
— Значит, кончилась наша любовь? — спросил Григорий и лег на живот,
облокотившись и выплевывая розовые, изжеванные под разговор лепестки повительного
цветка.
— Как кончилась? — испугалась Аксинья. — Как же это? — переспросила она,
стараясь заглянуть ему в глаза.
Григорий ворочал синими выпуклыми белками, отводил глаза в сторону.