Page 420 - Тихий Дон

нему подсели двое мигулинцев, подошли еще несколько человек. Разговор начался с
положения на фронте, постепенно перешел к выборам власти.
— Лучше покойного Каледина — царство ему небесное! — не сыскать, — вздохнул
сивобородый шумилинец.
— Почти что, — согласился еланский.
Один из присутствовавших при разговоре, подъесаул, делегат Бессертеневской
станицы, не без горячности заговорил:
— Как это нет подходящего человека? Что вы, господа? А генерал Краснов?
— Какой это Краснов?
— Как, то есть, какой? И не стыдно спрашивать, господа? Знаменитый генерал,
командир Третьего конного корпуса, умница, георгиевский кавалер, талантливый
полководец!
Восторженная, захлебывающаяся речь подъесаула взбеленила делегата, представителя
одной из фронтовых частей:
— А я вам говорю фактично: знаем мы его таланты! Никудышный генерал! В
германскую войну отличался неплохо. Так и захряс бы в бригадных, кабы не революция!
— Как же это вы, голубчик, говорите, не зная генерала Краснова? И потом, как вы
вообще смеете отзываться подобным образом о всеми уважаемом генерале? Вы, по всей
вероятности, забыли, что вы рядовой казак?
Подъесаул уничтожающе цедил ледяные слова, и казак растерялся, оробел, тушуясь,
забормотал:
— Я, ваше благородие, говорю, как сам служил под ихним начальством… Он на
астрицком фронте наш полк на колючие заграждения посадил! Потому и считаем мы его
никудышным… А там кто его знает… Может, совсем навыворот…
— А за что ему Георгия дали? Дурак! — Пантелей Прокофьевич подавился сазаньей»
костью; откашлявшись, напал на фронтовика: — Понабрались дурацкого духу, всех
поносите, все вам нехороши… Ишь какую моду взяли! Поменьше б гутарили — не было б
такой заварухи. А то ума много нажили. Пустобрехи!
Черкасня, низовцы горой стояли за Краснова. Старикам был по душе генерал —
георгиевский кавалер; многие служили с ним в японскую войну. Офицеров прельщало
прошлое Краснова: гвардеец, светский, блестяще образованный генерал, бывший при дворе
и в свите его императорского величества. Либеральную интеллигенцию удовлетворяло то
обстоятельство, что Краснов не только генерал, человек строя и военной муштровки, но
как-никак и писатель, чьи рассказы из быта офицерства с удовольствием читались в свое
время в приложениях к «Ниве»; а раз писатель, — значит, все же культурный человек.
По общежитию за Краснова ярая шла агитация. Перед именем его блекли имена прочих
генералов. Об Африкане Богаевском офицеры — приверженцы Краснова — шепотком
передавали слухи, будто у Богаевского с Деникиным одна чашка-ложка, и если выбрать
Богаевского атаманом, то, как только похерят большевиков и вступят в Москву, — капут
всем казачьим привилегиям и автономии.
Были противники и у Краснова. Один делегат-учитель без успеха пытался опорочить
генеральское имя. Бродил учитель по комнатам делегатов, ядовито, по-комариному звенел в
заволосатевшие уши казаков:
— Краснов-то? И генерал паршивый, и писатель ни к черту! Шаркун придворный,
подлиза! Человек, который хочет, так сказать, и национальный капитал приобрести, и
демократическую невинность сохранить. Вот поглядите, продаст он Дон первому же
покупателю, на обчин! Мелкий человек. Политик из него равен нулю. Агеева надо выбирать!
Тот — совсем иное дело.
Но учитель успехом не пользовался. И когда 1 мая, на третий день открытия Круга,
раздались голоса:
— Пригласить генерала Краснова!
— Милости…