Page 584 - Тихий Дон

обнажил, хотел в атаку броситься. А где же там в атаку, коли нас — четырнадцать, а их
полусотня, да ишо пулемет при них! Кинулись мы верхи бечь, они было полосканули из
пулемета, но только видют, что пулеметом им нас не посечь, затем что спасает нас балка.
Тогда они пошли в угон за нами. Но у нас кони резвей, отскакали мы, сказать, на дан
длиннику, упали с коней и зачали весть отстрел. И только тут видим, что Алешки Шамиля с
нами нету. А он, значит, когда поднялася томаха — к коню, черк целой рукой-то за луку, и
только ногой — в стремю, а седло — коню под пузо. Не вспопашился вскочить на коня и
остался Шамиль глаз на глаз с красными, а конь прибег к нам, из ноздрей ажник полымем
бьет, а седло под пузой мотается. Такой полохливый зараз стал, что и человека не
подпущает, храпит, как черт! Вот как Алексей дуба дал! Кабы не отпущал
чересподушечную, — живой бы был, а то вот… — Стремянников улыбнулся в черненькие
усики, закончил: — Он надысь все игрывал:

Уж ты, дедушка-ведмедюшка,
Задери мою коровушку, —
Опростай мою головушку…

Вот ему и опростали ее, головушку-то… Лица не призначишь! Там из него крови
вышло, как из резаного быка… Посля, когда отбили красных, сбегли в этот ложок, видим —
лежит. А крови под ним — огромадная лужчина, весь подплыл.
— Ну, скоро будем ехать? — нетерпеливо спросила подводчица, сдвигая с губ
кутавший от загара лицо головной платок.
— Не спеши, тетка, в лепеши. Зараз доедем.
— Как же не спешить-то? От этих убиенных такой чижелый дух идет, ажник с ног
шибает!
— А с чего же ему легкому духу быть? И мясу жрали покойники, и баб шшупали. А кто
этими делами займается, энтот ишо и помереть не успеет, а уж зачинает приванивать.
Гутарють, кубыть, у одних святых посля смерти парение идет, а по-моему — живая брехня.
Какой бы святой ни был, а все одно посля смерти, по закону естества, должно из него вонять,
как из обчественного нужника. Все одно и они, святые-то, через утробу пищу примают, а
кишок в них обретается положенные человеку от бога тридцать аршин… — раздумчиво
заговорил Антип.
Но Стремянников неизвестно отчего вскипел, крикнул:
— Да на черта они тебе нужны? Связался со святыми! Давай ехать!
Григорий попрощался с казаками, подошел к повозке прощаться с мертвыми
хуторянами и только тут заметил, что они все трое разуты до боса, а три пары сапог
подостланы голенищами им под ноги.
— Зачем мертвых разули?
— Это, Григорь Пантелевич, наши казаки учинили… На них, на покойниках-то, добрая
обувка была, ну, в сотне и присоветовали: доброе с них посиять для энтих, у кого плохонькая
на ногах справа, а плохонькую привезть в хутор. У покойников ить семьи есть. Ну детва
ихняя и плохую износит… Аникушка так и оказал: «Мертвым ходить уж не придется и верхи
ездить — тоже. Дайте мне Алешкины сапоги, под ними подошва дюже надежная. А то я,
покуда добуду с красного ботинки, могу от простуды окочуриться».
Григорий поехал и, отъезжая, слышал, как между казаками возгорался спор.
Стремянников звонким тенорком кричал:
— Брешешь ты, Брехович! На то и батяня твой был Брех! Не было из казаков святых!
Все они мужичьего роду.
— Нет, был!
— Брешешь, как кобель!
— Нет, был!
— Кто?