Page 587 - Тихий Дон

— Ну я вам повторять не буду! Сказано — все догола, значит, все.
— Однако ведь вами, господин хорунжий, и вашим командованием было же принято
условие полк не разоружать? Как же так?.. Ну, я понимаю, разумеется, что пулеметы,
орудия, ручные гранаты — все это мы безусловно должны сдать, а что касается вооружения
красноармейцев…
— Красноармейцев теперича нет! — зло приподнимая бритую губу, повысил голос
Богатырев и хлопнул по обрызганному грязью голенищу витою плетью. — Нету зараз
красноармейцев, а есть солдаты, которые будут защищать донскую землю. Панятна?.. А не
будут, так мы сумеем их заставить! Нечего в похоронки играть! Шкодили тут на нашей
земле, да ишо какие-то там условия выдумляешь! Нету промеж нас никаких условий!
Па-нят-на?
Начштаба Сердобского полка, молоденький поручик Волков, обиделся. Взволнованно
бегая пальцами по пуговицам стоячего воротника своей черной суконной рубахи, ероша
каракулевые завитки курчавейшего черного чуба, он резко спросил:
— Следовательно, вы считаете нас пленными? Так, что ли?
— Я тебе этого не сказал, а стало быть, нечего и наянливаться со своими угадками! —
грубо оборвал его казачий комбриг, переходя на «ты» и уже явно выказывая, что
собеседники его находятся от него в прямой и полной зависимости.
На минуту в комнате стало тихо. С площади доносился глухой гомон. Вороновский
несколько раз прошелся по комнате, похрустел суставами пальцев, а потом на все пуговицы
застегнул свой теплый, цвета хаки френч и, нервически помаргивая, обратился к Богатыреву:
— Ваш тон оскорбителен для нас и недостоин вас, как русского офицера! Я вам это
прямо говорю. И мы еще посмотрим, коли вы нас на это вызвали… посмотрим, как нам
поступить… Поручик Волков! Приказываю вам: идите на площадь и скажите старшинам,
чтобы ни в коем случае оружие казакам не сдавали! Прикажите полку стать в ружье. Я
сейчас окончу разговор с этим… с этим господином Богатыревым и приду на площадь.
Лицо Богатырева черной лапой испятнил гнев, комбриг хотел что-то сказать, но, уже
осознавая, что сильно переборщил, сдержался и тотчас же круто переменил обращение.
Рывком нахлобучив фуражку, все еще люто поигрывая махорчатой плетью, заговорил, и в
голосе его появились неожиданная мягкость и предупредительность:
— Господа, вы не так меня изволили понять. Я, конечно, воспитаниев не получал
особых таких, в юнкерских школах не проходил наук и, может, не так объяснялся, ну да ить
оно и не всякое лыко должно быть в строку. Мы ить все ж таки свои люди! Обиды промеж
нас не должно быть. Как я сказал? Я сказал только, что надо зараз же ваших красноармейцев
разоружить, особо какие из них для нас и для вас ненадежные… Я про этих и говорил!
— Так позвольте же! Надо было объясниться яснее, господин хорунжий! И потом,
согласитесь, что ваш вызывающий тон, все ваше поведение… — Вороновский пожал
плечами и уже миролюбивей, но с оттенком неостывшего негодования продолжал: — Мы
сами думали, что колеблющихся, неустойчивых надо обезоружить и передать в ваше
распоряжение…
— Вот-вот! Это самое!
— Так ведь и я же говорю, что мы решили сами их обезоружить. А что касается нашего
боевого ядра, то мы его сохраним. Сохраним во что бы то ни стало! Я сам или вот поручик
Волков, которому вы, не будучи с ним коротко знакомы, сочли позволительным для себя
«тыкать»… Мы возьмем на себя командование и сумеем с честью смыть с себя позор нашего
пребывания в рядах Красной Армии. Вы должны предоставить нам эту возможность.
— Сколько штыков будет в этой вашей ядре?
— Приблизительно около двухсот.
— Ну что же, ладно, — нехотя согласился Богатырев. Он встал, приоткрыл дверь в
коридор, зычно крикнул: — Хозяйка! — и когда в дверях появилась пожилая, покрытая
теплым платком женщина, приказал: — Пресного молока! На одной ноге мне!
— Молока у нас нет, извините, пожалуйста.