Page 583 - Тихий Дон

со спокойной и, казалось, грустной задумчивостью…
У Томилина лицо было неузнаваемо; да, собственно, и лица-то не было, а так, нечто
красное и бесформенное, наискось стесанное сабельным ударом. Лежавший на боку Яков
Подкова был шафранно-желт, кривошей, оттого что ему почти начисто срубили голову.
Из-под расстегнутого ворота защитной гимнастерки торчала белая кость перерубленной
ключицы, а на лбу, повыше глаза, черной лучистой прозвездью кровенел пулевой надрез.
Кто-то из красноармейцев, видимо, сжалившись над трудно умиравшим казаком, выстрелил
в него почти в упор, так что даже ожог и черные пятнышки порохового запала остались на
мертвом лице Якова Подковы.
— Ну что же, братцы, давайте помянем своих хуторян, покурим за упокой их, —
предложил Григорий и, отойдя в сторону, отпустил подпруги на седле, разнуздал коня и,
примотав повод к левой передней ноге его, пустил пощипать шелковистой, стрельчато
вытянувшейся зеленки.
Антип и Стремянников охотно спешились, стреножили коней, пустили на попас.
Прилегли. Закурили. Григорий, поглядывая на клочковатошерстого, еще не вылинявшего
быка, тянувшегося к мелкому подорожнику, спросил:
— А Шамиль как погиб?
— Веришь, Пантелевич, — через свою дурь!
— Как?
— Да видишь, как оно получилось, — начал Стремянников. — Вчера, солнце с полден,
выехали мы в разъезд. Платон Рябчиков сам послал нас под командой вахмистра… Чей он,
Антип, вахмистр наш, с каким вчера ездили?
— А чума его знает!
— Ну да черт с ним! Он — незнакомый нам, чужой сотни. Да-а-а… Стал быть, едем мы
себе, четырнадцать нас казаков, и Шамиль с нами. Он вчера весь день был веселый такой,
значится, сердце его ничего ему не могло подсказать! Едем, а он култышкой своей мотает,
повод на луку кинул и гутарит: «Эх, да когда уж наш Григорий Пантелев приедет! Хучь бы
выпить с ним ишо да песенки заиграть!» И так, покеда доехали до Латышевского бугра, все
раздишканивал:

Мы по горочкам летали
Наподобье саранчи.
Из берданочков стреляли,
Все — донские казачки!

И вот таким манером съехали мы — это уже возле ажник Топкой балки — в лог, а
вахмистр и говорит: «Красных нигде, ребята, не видать. Они, должно, ишо из слободы
Астаховой не выгружались. Мужики — они ленивые рано вставать, небось, досе полуднуют,
хохлачьих курей варют-жарют. Давайте и мы трошки поотдохнем, а то уж и кони наши
взмокрели». — «Ну, что ж, говорим, ладно». И вот спешились, лежим на траве, одного
дозорного выслали на пригорок. Лежим, гляжу, Алешка покойник возля своего коня
копается, чересподушечную подпругу ему отпущает. Я ему говорю: «Алексей, ты бы
подпруги-то не отпущал, а то, не дай бог такого греха, прийдется естренно выступать, а ты
когда ее подтянешь, подпругу-то, своей калекой-рукой?» Но он оскаляется: «Ишо скорей
тебя управлюсь! Ты чего меня, кужонок зеленый, учишь?» Ну, с тем ослобонил подпругу,
коня разнуздал. Лежим, кто курит, кто сказочками займается, а кто дремлет. А дозорный-то
наш тем часом тоже придремал. Лег — туды ж его в перемет! — под кургашек и сны пущает.
Только слышу — вроде издалека конь пырснул. Лень мне было вставать, но все ж таки встал,
вылез из того лога на бугор. Глядь, а с сотейник от нас по низу балочки красные едут.
Попереди у них командир на гнедом коне. Конь под ним, как илев. И дисковый пулемет
везут. Я тут кубырком в лог, шумлю: «Красные! По коням!» И они могли меня узрить. Зараз
же слышим — команду у них там подают. Попадали мы на коней, вахмистр было палаш